Два фельдмаршала
Видится определенная закономерность истории в том обстоятельстве, что преемник Украинцева во владении палатами на Хохловке плыл в корабельном караване, сопровождавшем чрезвычайного посла в Турцию от Воронежа до Керчи. Многие “птенцы гнезда Петрова” шли вместе с царем на судах этого каравана. Правда, князь М. М. Голицын, с юных лет сподвижник ратных дел преобразователя России, отличался от большинства их своим знатным происхождением.
Михаил Михайлович Голицын родился 1 ноября 1675 года в семье боярина, воеводы в Смоленске, Киеве, Пскове М. А. Голицына и приходился очень отдаленным родственником “сберегателю” В. В. Голицыну: за семь поколений существования фамилии, ведшей происхождение от литовского князя Гедимина, она разрослась на множество почти не связанных узами родства ветвей. Зачисленный в малолетстве в комнатные стольники Петра Алексеевича, Голицын в одиннадцатилетнем возрасте поступает на военную службу — барабанщиком “потешного” Семеновского полка. Впервые побывал “в деле” при первой осаде Азова, за оказанную храбрость произведен в поручики. При взятии Азова в 1696 году ранен стрелой в левую ногу. В 1698 году Голицын участвует в разгроме стрельцов под Воскресенским монастырем, а в следующем году— в морском походе до Керчи. Северную войну он встретил в чине капитана гвардии, под На-рвой был ранен в ногу навылет и в руку слегка. После этого не найдем, пожалуй, ни одной крупной битвы Северной войны, где бы Голицын не принимал участия. 12 октября 1702 года, командуя штурмом Ноте-бурга, Голицын нарушил полученный приказ об отходе и овладел крепостью, вскоре переименованной в Шлиссельбург— Ключ-город. 29 августа 1708 года войска под его, уже генерал-майора, командой одержали победу при Добром. В Полтавском сражении генерал-поручик Голицын командовал гвардией. К исходу дня сражения, когда утомленное русское войско перестало преследовать отступающих шведов, только Голицын с малыми силами бросился за ними вдогонку.
Первым настигнув отступающую шведскую армию у Переволочны, он вступил в переговоры с генералом Левенгауптом, требуя безоговорочной сдачи в плен. Чтобы войско его казалось многолюднее, Голицын расставил солдат по окрестным высотам и угрозами своими навел страх на неприятеля. Тем временем подоспел Меншиков с сильным отрядом. Более 16 тысяч шведов вынуждены были положить оружие. В качестве награды Петр I пожаловал Голицыну “многие деревни”, а также двор в Москве, принадлежавший раньше Украинцеву.
Новый владелец, проводивший жизнь в боях и походах, был редким гостем в своем московском доме. В Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) сохранилась записная книжка, обернутая, чтобы не промокала, в несколько слоев кожи: “Походный журнал князя М. М. Голицына в 1716 году”. В нем записаны дела и дни полководца. Как раз в 5-й день февраля этого года князь женился вторым браком на княжне Татьяне Борисовне Куракиной, кстати сказать, дочери Бориса Ивановича Куракина, знаменитого не только своей дипломатической службой, но и составлением одной из первых историй петровского царствования, “Гистории о царе Петре Алексеевиче”. Так вот, князь Голицын провел в Москве с молодой женой чуть больше двух недель. Уже 23 февраля они выехали в Петербург, а “26 дня князь, по указу от адмирала, оставя княгиню, с Вышнего Волочка поехал по почте”. Больше в этом году он в Москве не был.
В 1710 году М. М. Голицын участвовал в “добывании” Выборга у шведов, в следующем — командовал корпусом на Украине и был с царем в Прутском походе, в 1714—1721 годах, уже в чине генерал-аншефа начальствовал войсками в Финляндии. Под его командой русская армия нанесла поражение войскам генерала Армфельда при Вазе 19 февраля 1714 года. Он осуществлял и командование армейскими силами в знаменитых морских сражениях при Гангуте и Гренгаме.
К концу царствования Петра I М. М. Голицын приобрел славу одного из самых храбрых и искусных русских генералов. Кроме того, “князь Михаиле” отличался необыкновенно привлекательным и рыцарственным характером. Рассказывают, что когда однажды Петр предложил Голицыну назначить самому себе награду, то Голицын сказал: “Прости, государь, князя Репнина”; а Репнин, обвиненный в воинском преступлении, был ему недруг. С. М. Соловьев замечает:
“Можно, если угодно, не верить этому рассказу, но для нас важно то, что о человеке ходили подобные рассказы, что человека считали способным на подобные поступки”. Дошли до нас и восторженные отзывы о Голицыне иностранцев, хотя известно, что он сам иностранцев не любил. Вот что писал о нем английский резидент при русском дворе К. Рондо: “Князь М. М. Голицын с детства воспитан солдатом и доблестью отличился на военном поприще. Он задумчивого нрава, немного скуп и не блистательных способностей, но приветлив и легко доступен; муж великой доблести и отваги беззаветной; мужество свое он доказал многими подвигами против шведов... Он приобрел более познаний в искусстве войны, чем кто-либо из русских генералов, и этим снискал уважение и любовь всего войска. По этой же причине покойный царь Петр I никому не оказывал большего уважения, чем князю”. Англичанину вторит испанский посол герцог Лириа, писавший о Голицыне: “Герой, человек с умом и честью. Он хорошо знал военное искусство, был храбр и очень любим войсками. Он был смел и отважен, не терпел иностранцев, но в то же время воздавал справедливость имевшим достоинства; был щедр и очень любезен; боялся знатных и особенно Петра Великого. Если бы Россия была более просвещенна, он мог бы быть истинно великим человеком”.
М. М. Голицыну выпала видная роль в эпоху дворцовых переворотов, последовавших за кончиной Петра I. Судьба русского престола в эти дни зачастую зависела от поддержки того или иного претендента военной силой. Гвардия в Петербурге выступила после смерти Петра на стороне его второй жены Екатерины. Она стала императрицей. Но постоянное беспокойство на нее, на стоявшего за нею светлейшего князя А. Д. Меншикова и на их окружение нагоняла украинская армия под начальством популярнейшего из генералов — М. М. Голицына. Надо отметить здесь еще одну черту князя Михаилы: он, по обычаям старины, очень почитал своего старшего брата Дмитрия Михайловича, видного политического деятеля того времени. Князь Дмитрий был Михаиле “в отца место”, как выражались в Древней Руси. Младший князь был совершенно в воле брата, разделял его взгляды и даже не смел при нем садиться. Д. М. Голицын же был противником второго брака Петра, ненавистником Меншикова и вообще безродных “выскочек”, возвеличившихся в петровское царствование. Он стремился опереться на военную силу в лице своего брата для того, чтобы попытаться устроить новый переворот в свою пользу. В начале 1726 года разнесся слух, что недовольные вельможи хотят возвести на престол внука Петра I великого князя Петра Алексеевича и что движение начнется в украинской армии М. М. Голицына. Правительство Екатерины нашло способ разрядить обстановку путем учреждения Верховного тайного совета, куда наряду с Меншиковым вошел и Д. М. Голицын. Поделившись, таким образом, властью, хотели ублаготворить и М. М. Голицына. Вскоре он получил высший военный чин генерал-фельдмаршала.
В мае 1727 года Екатерина I умерла, номинально воцарился двенадцатилетний Петр II, правил же по-прежнему Верховный тайный совет. В начале следующего года императорский двор переехал в Москву. Стены палат в Хохловском переулке вновь увидели своего знатного хозяина и стали свидетелями разыгравшейся в первопрестольной столице исторической драмы.
Водворившись в московском доме, князь Голицын озаботился его устройством. Первым делом он оформил (13 декабря 1727 года) “данную” из Сената на свой московский двор. В 1709 году пожалование не было документально зафиксировано; теперь из “Высокого Сената” князь получил (сохраняемый и ныне в архиве) акт на владение двором “бывшего думного дьяка Еме-льяна Украинцова... в приходе Троицы, что в Садех, с каменным и деревянным строением”. В 1728—1730 годах князь расширил свои владения, прикупив к северу от дома по переулку “земляное дворовое место” у капитана Афанасия Беклемишева и целых три дворовых места у “маеора” Никиты Полтева. Видимо, тогда же вдоль Хохловского переулка были выстроены деревянные службы и управительский дом.
Согласно сохранившемуся описанию дома (1768 год), его соединял с храмом Св. Троицы “переход деревянной до самой церкви”, проходивший от северовосточного угла палат, видимо, по крышам служб и выводивший к церковной паперти. Князь и его домочадцы могли теперь попасть в церковь, что называется, не замочив ног. Если так, то храм был непосредственно включен в ансамбль княжеской усадьбы. Эта галерея была разрушена при ремонте дома, в 1769 году осталась только двойная дверь на верхнем этаже палат, которая вела в свое время на галерею.
Старый дом впервые зажил бурно: в сводчатых палатах верхнего этажа стали появляться первые лица государства, во дворе было тесно от запряженных цугом карет. Чаще других бывал здесь, конечно, старший брат хозяина— князь Дмитрий Михайлович. Д. М. Голицын (1665—1737) был одним из образованнейших русских людей своего времени. По меткой характеристике В. О. Ключевского, “делом его усиленной умственной работы было спаять в цельный взгляд любовь к отечественной старине и московские боярские притязания с результатами западноевропейской политической мысли... Ему удалось то, что так редко удавалось русским образованным людям его века,— выработать политические убеждения, построенные на мысли о политической свободе”. К 1730 году Д. М. Голицын сделался фактическим вождем правившей в России аристократии, главным деятелем Верховного тайного совета. В ночь на 19 января в Москве, в Лефортовском дворце, умер от оспы юный император Петр II. Д. М. Голицын немедля принял меры, чтобы укрепить свое влияние в совете. Он ввел в число “верховников” князя Михаилу. Из восьми членов Верховного тайного совета шестеро были князья Голицыны и Долгорукие. Этот руководивший правлением в стране орган окончательно сделался органом аристократической олигархии.
По совету Д. М. Голицына “верховники” решили предложить царский престол Анне Ивановне, племяннице Петра I, вдове курляндского герцога. Голицын считал, что Анна, слабо связанная с придворными группировками и с гвардией, не помешает “верхов-никам” “воли себе прибавить”. Он вместе с известным дипломатом В. Л. Долгоруким выработал проект ограничения самодержавной власти, изложив его в виде “кондиций” (условий), в случае нарушения которых Анна лишалась бы российской короны. Императрица обязывалась не выходить замуж, не назначать наследника престола, делить власть с Верховным тайным советом. В ведении последнего оставались гвардия и армия, государственные доходы и расходы, право жаловать вотчины и судить “шляхетство”. С проектом кондиций в Митаву к Анне Ивановне послали В. Л. Долгорукого и одного из родичей Голицыных. Анна охотно подписала кондиции и приехала в Москву. Однако торжество “верховников” оказалось крайне эфемерным. По словам Ключевского, “политическая драма князя Голицына, плохо срепетированная и еще хуже разыгранная, быстро дошла до эпилога”. Анна скоро убедилась, что широкая масса мелкого и среднего дворянства не, поддерживает “верховников”, желая сохранить самодержавие. Абсолютизм отвечал их экономическим и политическим интересам. 25 февраля в большом зале Кремлевского дворца более восьмисот дворян подали императрице петицию о восстановлении самодержавия, Анна велела принесли подписанные ею в Митаве кондиции и тут же при всех разорвала их (порванный акт и теперь хранится в РГАДА). “Верховники”, находившиеся здесь же, по выражению одного наблюдателя, не пикнули, не то бы офицеры гвардии побросали их за окна. “Затейка верховников” потерпела провал. Верховный тайный совет был уничтожен, на его место императрица официально поставила назначаемый ею самой Сенат. На деле же главную роль в государственном управлении стали играть приближенные к Анне временщики. Среди них вскоре выдвинулся давний фаворит Анны Ивановны Бирон. Началось мрачное время немецкого засилья, известное в русской истории под именем “бироновщины”.
Печальные дни настали и в доме на Хохловке. На первых порах, правда, репрессий против Голицыных не последовало. Князь Михаиле не был обойден почестями: его сделали сенатором, президентом Военной коллегии. Однако от двора князь был вскоре удален. Сознание политического крушения, грозившего самыми печальными последствиями для всего семейства, по-видимому, оказало влияние на его здоровье. 10 декабря 1730 года М. М. Голицын умер, к немалому облегчению Анны и ее фаворитов. Ведь князь оставался командующим украинской армией. Раздражение против немцев, влиянию которых полностью предалась императрица, уже начало проявляться у русских дворян. Польский посланник Потоцкий в разговоре с секретарем французского^ посольства Маньяном сказал: “Боюсь, чтоб русские теперь не сделали того же с немцами, что сделали с поляками во время Лжедмитрия, хотя поляки и не подавали таких сильных причин к ожесточению”. Маньян отвечал ему: “Не беспокойтесь: тогда не было гвардии, а теперь у русских нет вождя по смерти фельдмаршала Голицына”. Фельдмаршал был похоронен в нижней церкви Богоявленского монастыря в Китай-городе. В 1774 году там установили изваянное знаменитым французским скульптором Ж. А. Гудоном надгробие (теперь находится в усыпальнице Голицыных в Донском монастыре). Памятник, на котором юный бог войны печально опустил угасший факел жизни, отразил воинскую славу полководца: на верхней половине обелиска и на лицевой грани пьедестала высечены надписи по-латы-ни и по-русски, перечисляющие его битвы и победы. Однако участие в “заговоре” против самодержавия, как видно, наложило тень на посмертную славу М. М. Голицына. Этот крупнейший военачальник Северной войны, слава которого затмевала славу Шереметева и Меншикова, остается практически не известным нашим современникам.
После смерти фельдмаршала в доме на Хохловке жила его вдова Татьяна Борисовна (1697—1757). Хотя княгиня имела высокий придворный чин обер-гофмей-стерины, она предпочитала держаться вдали от петербургского двора. В годы царствования Анны Ивановны родовая знать не была в чести. Д. М. Голицын умер в Шлиссельбургской крепости, один из князей Голицыных, по прозвищу Квасник, был придворным шутом. А после воцарения Елизаветы Петровны княгиня достигла уже почтенного возраста. Она вела жизнь большой московской барыни, занималась хозяйством, детьми (пятеро сыновей и пять дочерей). В московской переписной книге 1742 года кроме двора обер-гофмей-стерины вдовы Т. Б. Голицыной значится ее же огород по Хохловскому переулку и позади соседних дворов.
По чертежу 1769 года, сделанному через несколько лет после смерти княгини, можно представить, как выглядел в то время дом Голицыных. Здание имеет дворцовый облик, несмотря на скромное убранство фасадов. Похоже, его пытались “осовременить”, придав барочные черты старым формам, но средств на это отпустили маловато. Окна верхнего этажа имеют простые прямоугольные наличники с замковым камнем; под ними, словно пунктир, идет ряд небольших филенок. Красное крыльцо утратило шатровую кровлю, и украшением его служат лишь висячие гирьки да ширинки. Откровенно барочными выглядят только круглые люкарны крыши в замысловатом обрамлении.
Но на самом деле все обстояло не столь благополучно, как на чертеже. Унаследовавший владение князь Александр Михайлович в Москве почти не бывал. Дом стоял заброшенный, с побитыми стеклами в окнах; в решетчатом заборе, окружавшем двор, недоставало половины брусьев. Мебель из дома почти всю вывезли, однако описание дома Голицыных, сохранившееся в Архиве внешней политики Российской империи МИД РФ, позволяет представить внутренний вид палат и некоторые черты быта их обитателей.
В верхнем этаже здания все парадные покои “первой половины” (основного корпуса) имели особое назначение. С внутренней лестницы (в южном торце дома) дверь вела в прихожую, “в оной три лавки обиты кожею, в стене шкафец с деревянною затворкою, с замком без ключа”. За прихожей анфиладой шли “зало”, гостиная, задняя прихожая и кладовая. Окна этих палат выходили во двор. Анфилада, параллельная этой, с окнами в переулок, делилась на мужскую и женскую половины. С одной стороны здесь находились княжья уборная и “предспальня”, а за спальней — княгинина уборная, буфетная и девичья. В покоях стояли печи “из русских израсцов”, стены были оклеены бумажными обоями разных цветов (бумажные обои, чаще расписанные вручную, в середине XVIII века были в основном привозные, хотя уже с 1754 года известна и русская обойная мануфактура в Петербурге). В спальне и комнатах княгини “на полу клеенка”. В некоторых покоях сохранились на стенах “шандалы финифтеные” для свеч. Почти во всех комнатах — стенные “шкаф-цы” или “поставцы с штучными затворцами”. Можно полагать, что эти явно древнерусские элементы интерьера сохранялись со времен думного дьяка, так же, как и простые дощатые полы или обшитые кожей лавки. Не следует удивляться скромности княжеских хором. До “золотого века дворянства”, наступившего при Екатерине II, жилища большинства дворян не имели роскоши и не претендовали на комфорт. Да и сама императрица Елизавета, по меткому замечанию Ключевского, “жила и царствовала в золоченой нищете”: жилые комнаты царских дворцов, куда их обитатели уходили из пышных зал, “поражали теснотой, убожеством обстановки, неряшеством: двери не затворялись, в окна дуло; вода текла по стенным обшивкам... меблировка была так скудна, что зеркала, постели, столы и стулья по надобности перевозили из дворца во дворец, даже из Петербурга в Москву, ломали, били и в таком виде расставляли по временным местам”. Имея в виду это описание, можно признать, что палаты думного дьяка были сравнительно хорошо оборудованы, а в усадьбе было все необходимое для правильного хозяйства и здоровой жизни: поварни, кладовые, погреба, сушило, сараи дровяные и каретные, “особливые деревянные людские избы”, “конюшня деревянная, в коей 41 стойло”, колодцы, даже деревянные баня и портомойня. Кое в чем палаты обставлены были весьма основательно. Например, “подле сушила казенная, в коей двери железные штучные, у наружных — запор и замок; в оной казенной одно окно с железною решеткою и с затвором железным”. В казенной хранилась казна, потому она и была так укреплена.
Последним владельцем этих обширных, хотя и запущенных хором был в XVIII веке князь Александр Михайлович Голицын (1718—1783). Как и отец, он сделал выдающуюся карьеру на военном поприще. Стремясь обучиться военному делу у самого славного полководца своего времени, князь в семнадцать лет уехал за границу и начал служить у принца Евгения Савойского, командовавшего на Рейне австрийской армией в войне с французами. В царствование Елизаветы А. М. Голицын был приближен ко двору, выполнял дипломатические миссии. К началу Семилетней войны Голицын, очевидно, уже считался видным военным специалистом, был в чине генерал-поручика. В 1758 году русские войска под его начальством прогнали пруссаков из польского города Торуни. В генеральном сражении при Кунерсдорфе 1 августа 1759 года Голицын командовал недавно сформированным корпусом, в основном из новобранцев, стоявшим на левом фланге русской армии. На этот корпус пришелся первый сокрушительный удар прославленной армии Фридриха II. Молодые солдаты Голицына храбро сопротивлялись, но были оттеснены с высоты Мюльберг. Пруссаков отбросил корпус голицынского соседа справа — тоже генерал-поручика П. А. Румянцева, будущего знаменитого полководца. Голицын же был тяжело ранен и “сдал команду и позицию”. Несмотря на это, его участие в победоносной битве было вознаграждено чином генерал-аншефа.
В начале царствования Екатерины II Голицын сделался генерал-адъютантом, членом Совета при высочайшем дворе — высшего правительственного органа в те годы. Проницательный современник, историк М. М. Щербатов, резко критиковавший правление Екатерины, оставил такой отзыв о генерал-аншефе Голицыне: “Сей муж, хотя родился от заслуженного и знаменитого мудростью его в военных делах родителя, первые ступени службы своей довольно счастливо сделал, но потом, терпя разные перемены, был отпущен от двора не токмо с выгодами, но и с потерею, был министром (т. е. послом) в Гамбурге, а потом помещен в военную службу, в которой он, хотя не со славой, но с честью служил во всю Прусскую войну. Тихий и скромный его обычай делает почитать в нем более достоинства, нежели в нем действительно есть, а приветливость его делает его любимым, хотя ни великого генерала, ни проницательного министра, ни доброго друга в нем сыскать не можно. Впрочем, он всегда предан сильной стороне двора и от искания своего тщится счастие и спокойствие свое получить”.
Когда началась русско-турецкая война 1768—1774 годов, А. М. Голицын, несомненно в результате “исканий”, получил лестное назначение — командовать Первой армией, действовавшей в Молдавии. Известно, что он на коленях благодарил за это доверие Екатерину на заседании Совета. Выступив из Киева, Первая армия двинулась к турецкой крепости Хотину на Днестре, где сосредоточились крупные силы турок. 15 апреля 1769 года русские перешли Днестр, но 24-го уже вернулись обратно. Голицын не решился осаждать Хо-тин по недостатку артиллерии и продовольствия, так как вся Молдавия была страшно опустошена турками. В июле русская армия вновь перешла Днестр и обложила Хотин, нанеся ряд поражений неприятелю. Но когда 25 июля показалось турецкое войско численностью более чем в 100 тысяч под начальством Али Молдаванджи-паши, Голицын счел за благо вновь отступить на левый берег Днестра. В его действиях видна привитая австрийской военной школой осторожность. Война с турками требовала суворовского натиска. 13 августа императрица “соизволила рассудить для некоторых обстоятельств генерала князя Голицына от армии сюда (в Петербург) призвать; генералу графу Румянцеву принять от него команду”. Но еще до отъезда из армии Голицын сумел изменить положение и отчасти восстановить свою репутацию. 29 августа он разбил Молдаванджи-пашу у Каменца. Русские перешли в наступление и 6 сентября нанесли туркам новое поражение на Днестре, после чего Хотин, а затем Яссы были заняты русскими войсками. 18 сентября Голицын оставил армию. Его успешные действия стали прологом к громким победам русского оружия у Ларги и на реке Кагуле в следующем году. Впрочем, военное счастье изменчиво, и в 1773 году сам Румянцев тоже должен был отступить за Днестр.
Екатерина больше не поручала Голицыну командовать войсками действующей армии. Щедро наградив его — 20 октября князь получил чин фельдмаршала, — она дала ему почетную должность петербургского генерал-губернатора. Князь, вероятно, редко наезжал в Москву и совсем не интересовался хозяйством. Да и его вполне европеизированного вкуса старинный московский особняк, очевидно, не мог удовлетворить. В 1768 году его жена княгиня Дарья Алексеевна (урожденная княжна Гагарина) продала дом в Хохловском переулке в казну за 11 тысяч рублей.