Машкова 1/11

Жилой комплекс
Улица Машкова, 1/11, Москва
Архитекторы: Сергей Ткаченко, Сергей Ануфриев, Владимир Бельский, Светлана Белянина, Илья Вознесенский, Олег Дубровский, Алексей Кононенко, Михаил Лейкин, Галина Николашина, Вера Чулкова
Конструкторы: Владимир Гнедин, Елена Скачкова
2000–2002

На улице Машкова в тихих переулках рядом с Покровкой мастерская Сергея Ткаченко построила дом в виде яйца. Яйцо это придумали Сергей Ткаченко и Марат Гельман во время беседы в ресторане, а нарисовала группа «Обледенение архитекторов», тогда входившая в состав мастерской Ткаченко (см. Проект Классика № 4). Тогда это был проект родильного дома в Вифлееме, и яйцо было крупнее. Потом его пытались построить на Патриарших прудах, там, где в результате построен дом «Патриарх». Оно тоже было крупнее, хотя и не «патриарших» размеров. Наконец, оно сдулось до маленького домика, квартиры-коттеджа, пристроенного к жилому дому, спроектированному той же мастерской Ткаченко.

Всерьез разбирать яйцо с композиционной точки зрения довольно трудно. Оно в принципе должно изображать собой не просто яйцо, а яйцо Фаберже, но это сравнение слишком напирает на детали, которые при переводе в монументальный масштаб утратили ювелирное качество. Гигантские волюты-ножки, на которых держится яйцо, скорее напоминают древнерусское восприятие барокко, чем отточенную форму придворного ювелира. Шапочка-крыша яйца с мансардными окнами отделена карнизом опять же почти древнерусского по примитивности рисунка профиля. Огромные оконные пазухи производят тяжелое впечатление, далекое от Фаберже. Словом... Нет, это невозможно так разбирать.

Соединение рационального контекстуализма основного здания и гротеска особняка-Яйца придает архитектуре комплекса особую остроту

Потому что дело здесь не в карнизах, не в волютах и не в обломах, а в том, что построен дом в форме яйца Фаберже. Дом-манифест, и тут не до деталей. Вернее, их вызывающий характер – примитивность рисунка одновременно с гипертрофированным размером – служит вовсе не цели создать изящную вещицу, а совсем другой – максимально аффектированно прокричать о яичности дома. Это такое яйцо, которое должно напоминать Кутафью башню, кремлевское прямо-таки яйцо. Оно снесено с вызовом.

По пути от родильного дома в Вифлееме к особняку на Покровке яйцо сильно изменило свой смысл. Изначально он был какой-то не очень внятный. Все же ряд «Рождество Христово – родильный дом в Вифлееме (как особо удачном для этого дела месте) – пасхальные яйца – роддом в Вифлееме в форме яйца» выглядит каким-то сомнительным. Христос родился в Вифлееме, а на Пасху красят яйца – если вдуматься, то общего мало. Но, с другой стороны, в этом ассоциативном ряду содержалось что-то такое глубокомысленное и философское – все же вот яйцо, тайна рождения и так далее. В Москве яйцо приобрело совершенно другой смысл. Правила хорошего тона в московской архитектуре заключаются в двух вещах. Во-первых, это следование заветам конструктивистской архитектуры (она же функционалистская, она же современная западная). Трудно представить себе более противоположные противоположности, чем яйцо Фаберже и конструктивизм. Яйцо Фаберже с точки зрения конструктивизма есть вещь нефункциональная, безвкусная и идеологически вредная как принадлежащая и культу, и царизму. Конструктивизм с точки зрения яйца Фаберже есть загаживание страны фурьеристскими бараками для пролетариев и матросни. Яйцо Фаберже в мире благовоспитанного конструктивизма – все равно что матрос Железняк на великокняжеском балу.

Во-вторых, наши правила хорошего тона заключаются в максимальной незаметности строения. Благовоспитанный конструктивист должен присутствовать в городе незримо, скрытно, уметь исчезать и растворяться в толпе – словом, вести себя как опытный сотрудник спецслужб. Ну и может ли вести себя яйцо Фаберже как сотрудник? Пусть оно даже разучило приемы маскировки – все равно на первом же собеседовании его, буде оно решилось бы устроиться на работу в спецслужбы, завернули бы как профнепригодное в силу изначальной пластической расфуфыренности. Что же говорить про яйцо, принарядившееся Кремлем? Есть ли хоть малейшая надежда на его незаметность?

В Вифлееме яйцо имело, по крайней мере, символический смысл – здесь его нет. Жить в яйце, если ты не желток, неудобно. Спрашивается – какой у яйца смысл? Единственный его смысл в Москве как раз и заключается в противостоянии правилам хорошего тона. Это вызывающее, роскошное нарушение приличий. Из чего следуют три вывода.

Первый – что эти правила доросли до состояния светской условности, само нарушение которой оказывается уже достаточным для смыслопорождения. Желтая кофта Маяковского осмысленна тогда, когда не только принято ходить в темном костюме – когда нарушение этого гардероба рассматривается как вызов социальным устоям. Если бы Маяковский сегодня явился в клуб в желтой кофте, его в лучшем случае заметили бы и прозвали цыпленочком, а никакого футуризма из этого бы не вышло.

Второй вывод проистекает из метафорической тождественности цыплят. Понятно, что человек, поселившийся в яйце, обречен на именование цыпленком так же, как и Маяковский в своей желтой кофточке. То есть яйцо Фаберже сегодня оказывается настолько же авангардной формой, насколько «Дыр бул щыл» Крученых. Конструктивизм превратился в повседневную благовоспитанность рутины, которую можно эпатировать посредством яиц Фаберже. Соответственно классика приняла на себя функции экстремального авангарда, обращением к которой пугают конструктивистских обывателей.

И, наконец, третий вывод – относительно того, как ей, классике, живется в виде экстремального эпатирующего авангарда. Это очень своеобразная для нее жизнь. Пропорции не важны. Детали не важны. Функция не важна. Место благородной простоты и спокойного величия занимают свойственная неиспорченным цивилизацией народам тяга к декоративности и аффектированность чудящего мужика, вставшего фертом с целью исполнения частушек.

Все это суть авангардные качества – каждому из них, от перенасыщенной декоративности до мужиковатой блажи, можно найти аналогии в историческом поведении «бубновых валетов» и «ослиных хвостов». Попадая в позицию авангарда, классика теряет свои характеристики, приобретая одномерность поп-артистского жеста.

Как к этому относиться? Здесь приходят в голову два соображения.

Первое касается места. Покровка – довольно странное место Москвы. Своими маленькими, иногда чудными, иногда неказистыми домиками она скорее напоминает Ярославль и Кострому. Магазины здесь называются по совстаринке – «Рыба», «Книги», «Игрушки», на улицу выходят «Ремонт обуви» и «Ремонт часов», а бутик модной одежды носит гордое нэпмановское имя «Шахиня». Это среда провинциального русского города, и в такой среде как-то естественно ожидать провинциальных чудес, вроде бревенчатого австрийского модерна с петухами, заменившими павлинов. Я не хочу сказать, что эта среда плоха, напротив, мне она очень нравится. Я хочу сказать, что дом в форме яйца Фаберже здесь как-то кстати.

И второе. Только сначала кажется, что передвижение классики в позицию авангардного эпатажа ее убивает. Да, у раннего «Бубнового валета» была линия купеческого эпатажа, но довольно скоро вслед за Машковым и Кончаловским пришла философическая живопись Фалька. Надо просто подождать.