Когда в 1874 году МГАМИД перебрался в новое помещение, его обширная усадьба в Хохловском переулке осталась в распоряжении ведавшего казенными строениями Министерства финансов. Дом был “назначен в продажу” и оценен в 85 тысяч рублей. Совет директоров Московского отделения Русского музыкального общества, состоявший из представителей знати и богатого московского купечества, решил приобрести дом. Совет заботился о помещениях для открытой в 1866 году Московской консерватории. Еще в 1871 году первый ее директор Н. Г. Рубинштейн арендовал для консерватории бывший особняк Воронцовой-Дашковой на Большой Никитской улице (там она находится и поныне), но до перестройки и расширения этот особняк был тесноват. Намерение директоров поддержал председатель Русского музыкального общества великий князь Константин Николаевич, и 9 мая 1875 года состоялось “высочайшее повеление” Александра II о продаже дома на весьма льготных условиях — с рассрочкой выплаты денег на 37 лет. По данным историка Москвы Ю. А. Федосюка, некоторое время в старинных палатах занимались классы консерватории. Но все же эти палаты явно не подходили для размещения учебного заведения. И совет Русского музыкального общества решил продать усадьбу в Хохловском переулке своему комиссионеру (и одному из директоров) нотоиздателю П. И. Юргенсону. Назначением старых палат стало служить нотопечатной — типографией, изготовляющей ноты и музыкальную литературу.

Биография Петра Ивановича Юргенсона достаточно типична для пореформенной России, когда стремительное развитие капитализма выдвинуло плеяду новых деятелей “культурного купечества”, таких, как Савва Морозов, Павел и Сергей Третьяковы, Михаил и Сергей Сабашниковы. П. И. Юргенсон родился в 1836 году в семье бедного эстонского рыбака, четырнадцати лет был отправлен в Петербург, где выучился у граверов нотоиздательской фирмы М. Бернарда гравировать ноты. В 1855—1859 годах он— гравер и при-

201

казчик в нотоиздательстве Ф. Т. Стелловского. Затем переезжает в Москву, управляет нотным отделом торгового дома К. Шильбаха. В 1861 году Юргенсон открыл собственное дело: нотный магазин в доме на углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка, а также сам начал издавать ноты. В развитии нотоиздатель-ства ему оказывал содействие Н. Г. Рубинштейн, с которым он был в большой дружбе. Первым изданием Юргенсона стал “Гавот” И. С. Баха, за ним последовали романсы А. С. Даргомыжского и А. Г. Рубинштейна, фортепьянные пьесы К. М. Вебера. В 1867 году Юргенсон обзавелся собственной нотопечатней, первоначально очень маленькой— один ручной станок, на котором работали печатник и мальчик-подсобник. В 1860 году Юргенсон стал комиссионером Русского музыкального общества, что позволило ему сосредоточить в своих руках заказы на ноты от общества и Московской консерватории.

Юргенсон не имел музыкального образования, но, как он сам писал, “ничто музыкальное не было ему чуждо”. Будучи на протяжении 30 лет одним из директоров Московского отделения Русского музыкального общества, он вел большую и важную для общества работу по распространению музыкального образования в России, имел возможность влиять на художественную политику — приглашение дирижеров симфонических концертов и солистов, смену руководства консерватории. Он сумел войти в самую гущу музыкальной жизни, завел тесные личные и деловые связи со многими композиторами и музыкальными деятелями. Свою музыкально-просветительскую активность Юргенсон умел обратить и на пользу собственной фирмы: ее дела шли тем успешнее, чем больше было профессиональных музыкантов и обучающихся музыке, а также увлеченных музицированием любителей; соответственно шире становился и рынок нот. Он был типичным деятелем буржуазного склада, использующим все возможности для расширения своего предприятия, усиления своей фирмы. Его переписка с русскими композиторами рисует его как человека, трезво смотревшего на жизнь, даже циничного, при этом, правда, наделенного своеобразным юмором, ставившего свою честь предпринимателя не менее высоко, чем “барыш”, извлекаемый из дела. В конце жизни он с полным правом писал: “Я глубоко люблю свое дело не потому только, что оно меня кормит, а потому, что дело это не простое, а важное для многих, и тем оно мне любо”.

История нотоиздательской фирмы Юргенсона подробно изучена Б. Л. Вольманом в книге “Русские нотные издания XIX— начала XX в.” (Л., 1970). По-настоящему широко ее деятельность развернулась после 1875 года, когда Юргенсон купил у Русского музыкального общества за 130 тысяч рублей (с большой рассрочкой выплаты) “дом со всеми при нем строениями и землею” в Хохловском переулке. Земли этой оказалось немало — больше десятины, притом в центральной части города. При покупке новый владелец подписал любопытное условие о том, что он “не имеет права производить ломки внутренних стен ни в одном этаже главного корпуса и трактатных палат без приглашения к присутствованию при сем депутата от Московского главного архива, и в случае, если что-либо окажется в стенах, обязывается сдать ему под расписку как казенное имущество”. Ждали ли чиновники архива, что обнаружатся архивные бумаги, или надеялись на открытие кладов, оставленных еще Ук-раинцевым? Трудно сказать. Но известно, что, в особенности на первых порах, новый владелец весьма бережно относился к доставшемуся ему историческому зданию.

Юргенсон знал основные вехи прошлого старых палат. Он увлекался чтением исторической литературы, надеялся и в своих детях пробудить “интерес к историческим личностям России”. Подписавшись на журнал “Русский архив” и “исправно прочитывая всякую штуку”, он замечал: “На каждом шагу тут Вигель вспоминается”. Юргенсон перечитал мемуары Вигеля и, конечно, не мог не вспомнить о прошлом архива, находясь в тех самых палатах, яркое описание которых дано мемуаристом. Но, кроме того, Юргенсон предпринял и архивные разыскания по истории дома. Он писал П. И. Чайковскому 1 октября 1882 года (эта часть письма не вошла в публикацию их переписки):

“Я имел терпение ходить в архив и рыться в старых бумагах, относящихся к покупке и переходу, перестройкам и превращениям моего palazzo... Я не пожалел денег на архивного юношу, который мне срисовал план и списывал копии... Теперь у меня картина перехода дома от владельца к владельцу ясна от 1709 года, кто окружные владельцы и пр. Дом мало переменился: только старинное крыльцо (a'la красное крыльцо в Кремле) и парапеты исчезли. Внутри расположение документально не изменилось, я даже знаю, где княгиня Голицына спала... где “княжнина” опочивальня и т. д. Какие обои в каких комнатах и какие стеклы в окнах разбиты были в 1768 году— все мне ныне не сокрыто. Будь я богат, я бы немедленно выстроил бы прежнее крыльцо...” В переписке с друзьями Юргенсон шутливо именовал свой дом “Колпашников-Castle”, и не менее шутливо выражал намерение отойти от дел и “с разбитым сердцем удалиться в Колпашников-Castle, в успокоительную сень древнего обиталища думного дьяка”. Есть сведения, что Юргенсон старался сохранить интерьеры дома: планировку комнат, лепнину стен и потолков, отделку “под мрамор” и проч.

В 60-х годах прошлого века в России почти не было русских граверов нот. Юргенсон выписал опытных мастеров из Германии и с их помощью наладил обучение мальчиков, которые затем стали работать граверами в его издательстве. Работа “своих” граверов не только обеспечивала самостоятельность фирмы, но и снижала затраты на производство. Владелец фирмы старался применять самые современные технические приемы и оборудование. Он добился значительного снижения цены изданий, что в скором времени позволило фирме Юргенсона подорвать позиции конкурентов. Началось поглощение фирмой менее мощных издательств кустарного типа. За тридцать лет Юргенсон скупил 17 таких издательств вместе с их нотным материалом. Его фирма постепенно становилась крупнейшим нотоиздательством Москвы.

Расширяющееся производство заставило пренебречь сохранением старины в доме на Хохловке. Первоначально станки нотопечатни и рабочие места граверов помещались во втором этаже главного здания, в первом этаже был склад изданий и гравированных досок. А сам Юргенсон с семейством поселились в боковом корпусе, в бывших трактатных палатах. После расширения нотопечатни в 1883 году ее станки заняли весь первый этаж главного корпуса. Позже там растесали окна, В полукруглой пристройке на южном углу здания установили паровую машину. С ее помощью производилось не только печатание нот, но и такие операции, как шлифовка литографических камней, строгание медных досок для клише. В 1895 году к старому основному корпусу бывшего архива с запада вдоль переулка был пристроен новый трехэтажный корпус, выполненный в характерном для промышленной архитектуры того времени “кирпичном стиле”. Проектировал его друг молодости П. И. Чайковского архитектор И. А. Клименко. В этом корпусе размещались вновь приобретаемые типографские машины, были устроены хорошо освещенные рабочие места для граверов. В том же году Юргенсон открыл новый магазин со складом изданий на Неглинной улице, в построенном Б. В. Фрейд енбергом здании Сандуновских бань. Позднее там же была организована благотворительная нотная библиотека с читательней.

В 1902 году появилось новое здание во дворе — электростанция, и все машины типографии были переведены на электроэнергию. Со временем к нему пристроили литографию и весь объем соединили с основным корпусом палат, как раз в середине его дворового фасада. “Директорский” флигель также соединила с ним пристройка. В возникшем комплексе промышленных зданий почти совсем скрылось древнее строение думного дьяка. Лишь после реставрации его фасады были выделены нарисованными на стенах треугольными наличниками окон. Приспособление внутренних помещений дома к производственным нуждам, начавшееся при Юргенсоне и продолженное в советское время, привело к практически полной утрате не только остатков первобытных интерьеров, но и “архивских” интерьеров XIX века.

Развертывая свою нотопечатню в большое типографское предприятие, Юргенсон ставил своей целью в первую очередь издание сочинений русских композиторов, пропаганду и распространение русской музыи. Особенно велика его заслуга в издании произведений Петра Ильича Чайковского — любимого композитора и близкого друга Юргенсона. Фирма Юргенсона становится первым издателем почти всех сочинений Чайковского с 1866 года, а с 1876 года композитор печатал новые вещи исключительно у Юргенсона. Издатель предпринял, при содействии видных русских музыкантов, огромный труд по публикации первого собрания сочинений М. И. Глинки, которое оказалось наиболее полным в дореволюционные годы. Им были изданы большинство произведений А. А. Алябьева, А. С. Аренского, Д. С. Бортнянского, А. Е. Варламова, А. С. Даргомыжского, В. С. Калинникова, Ц. А. Кюи, Э. Ф. Направника, А. Г. и Н. Г. Рубинштейнов. Стремился Юргенсон издавать и композиторов “Могучей кучки”, которые по большей части тяготели к петербургским нотоиздателям. Все же Юр-генсону удалось установить тесные деловые контакты с М. А. Балакиревым, с которым он состоял в долголетней переписке. Он напечатал отдельные сочинения А. П. Бородина, А. К. Лядова, М. П. Мусоргского, Н. А. Римского-Корсакова. Чуткий к новому и свободный от сословных, религиозных и иных предрассудков, свойственных многим представителям как музыкального, так и купеческого мира, Юргенсон охотно брался печатать произведения молодых композиторов. У него опубликовали первые опусы С. Н. Василенко, А. Т. Гречанинов, М. М. Ипполитов-Иванов, С. М. Ляпунов, Н. К. Метнер, А. Н. Скрябин, С. В. Рахманинов, А. А. Спендиаров, И. Ф. Стравинский, С. И. Танеев, Н. Н. Черепнин и другие.

Большим вкладом в развитие отечественной музыкальной культуры стало развернутое Юргенсоном издание русской духовной музыки, право на которое он отстоял в жестокой судебной битве с Придворной певческой капеллой, до 1879 года душившей это издание своей монополией. Напечатанные Юргенсоном Литургия Чайковского, сочинения Д. С. Бортнянского, А. Д. Кастальского, П. И. Турчанинова, П. Г. Чесноко-ва открыли дорогу к изданию церковно-певческой музыки. В последующие годы вышло около семи тысяч произведений этого направления.

Большое культурное значение имели издание и продажа Юргенсоном произведений западных композиторов— классиков и современников. Им были осуществлены единственное в ту пору в России и за границей полное собрание сочинений Ф. Мендельсона в 5 томах, собрания фортепьянных и вокальных произведений Ф. Шуберта, Р. Шумана, Ф. Шопена, сочинений С. Монюшко. Были опубликованы все сонаты Л. Бетховена, клавиры опер В. А. Моцарта, Р. Вагнера, Д. Верди, множество наиболее популярных пьес западных авторов.

Конечно, фирма Юргенсона не могла ориентироваться на выпуск исключительно классической и вообще “высокой” музыки. Ее продукция, как и издания других фирм, удовлетворяла и развлекательные потребности театра и сферы домашнего музицирования. Среди изданий Юргенсона — клавиры и отдельные номера оперетт Ж. Оффенбаха, Р. Планкета, И. Штрауса, собрания народных песен, мещанских романсов, цыганской музыки. Получилось так, что раздел “Цыганский табор” в каталогах фирмы каждый раз помещался перед “Чайковским”. В каталоге 1892 года таких чисто развлекательных номеров было 298. В свое оправдание Юргенсон писал Чайковскому: “Музыки в этих трехстах нумеров совсем нет, все больше навоз, но в хозяйстве и навоз идет на дело... Если бы не было этого моего хлама — не было бы размеров моей печатни. Откуда бы мне взять шесть миллионов страниц музыкальных перлов?” Тем не менее Чайковский склонен был сурово осуждать Юргенсона за его коммерческие затеи. Он писал в 1885 году Н. Ф. фон Мекк: “Юргенсон в последнее время действительно уронил свое значение серьезного издателя, преследующего не торгашеские, а более почтенные цели. Представьте себе, милый друг, что он летом купил все издания фирмы Бернарда (за 45 тыс.), а эта фирма кроме модных, отчаянных пошлостей никогда ничего не издавала. Теперь то и дело он объявляет о продаваемой им дряни...”

По прошествии столетия мы можем более трезво оценить просветительское значение деятельности Юргенсона. Его музыкальный вкус проявился в том высочайшем пиетете, какой он питал к творчеству П. И. Чайковского. Дружба издателя и композитора продолжалась со времени приезда Чайковского в Москву в 1866 году до его смерти в 1893 году. Юргенсон печатал без исключения все, что выходило из-под пера Чайковского. Выплачивая ему авторский гонорар в размерах, каких не имели в то время другие авторы, Юргенсон поддерживал композитора материально. Кроме того, издания произведений содействовали распространению музыки Чайковского как в России, так и во всем мире. При этом Юргенсон зачастую отступал от принципа немедленной окупаемости изданий. Он непременно старался печатать партитуры симфоний и опер Чайковского с оркестровыми голосами. Такого рода издания всегда были убыточными, так как казенные театры, обладавшие средствами покупать партитуры, были только в Москве и Петербурге, постоянных симфонических оркестров тогда не существовало, а богатые любители приобретали партитуры редко. Сам Чайковский высказывался против таких изданий. Он писал: “По-моему, печатание партитуры “Онегина” есть величайшая глупость, какую только мог сделать издатель в пылу дружеского усердия... Это принесло Юргенсону большие затраты денег без всякой пользы и удовольствия... Это я говорю вовсе не из скромности. Я горжусь “Онегиным”, я люблю его, но партитура все-таки глупость и какое-то дикое проявление русской бесшабашности”. Теперь, когда опера “Евгений Онегин” действительно стала “великим шедевром, обошедшим сцены всего мира”, мы можем сказать, что дальновиднее оказался Юргенсон. Но не забудем, что отчасти своим триумфом опера обязана и быстрому изданию ее нот. Достигнув известности не только в России, но и в Европе, Чайковский счел нужным отметить заслуги Юргенсона. Он писал в 1878 году Н. Ф. фон Мекк: “Юргенсон относительно меня был всегда чрезвычайно деликатен, щедр и предприимчив. Он охотно печатал мои сочинения и тогда, когда еще никто не обращал на меня никакого внимания”.

Чайковский ценил сотрудничество с Юргенсоном, предпочитая его всем другим издателям. Его соученик по Петербургской консерватории В. В. Бессель восемью годами позже Юргенсона основал собственную издательскую фирму и не раз предлагал композитору печатать его сочинения на весьма выгодных условиях. Чайковский отвечал: “Ты знаешь, что в настоящее время я живу исключительно тем, что зарабатываю сочинениями, или, лучше сказать, живу на средства, получаемые от Юргенсона, который щедро и широко открывает мне свой кошелек за то, что я исключительно ему отдаю свои вещи... Ты меня не заподозришь в хвастовстве, если я скажу, что нередко германские издатели обращаются ко мне с просьбой войти с ними в сношения и предлагают хорошую плату. Из принципа, из благодарности и дружбы,— я остаюсь верен Юргенсону”.

Прекрасно понимая значение и ценность подлинных автографов произведений Чайковского, Юргенсон прилагал все усилия, чтобы сохранить их. Он нередко “надоедал” композитору просьбами прислать ту или иную рукопись для своего “кладохранилища”. Чайковский имел обыкновение раздаривать свои рукописи знакомым и иронизировал по поводу “неоцененного счастья владеть моими подлинными каракулями”. В ответ Юргенсон убеждал его: “Я их собираю не для себя, а для потомства, для России и считаю себя как бы временным хранителем клада, дрожащим над ним, считая себя ответственным за каждый листок... У меня они в сохранности и со временем будут доступны всем интересующимся наукой или искусством”.

К Чайковскому обращался В. В. Стасов, чтобы получить его рукописи для Публичной библиотеки. Однако, когда композитор попросил своего издателя выслать несколько автографов, Юргенсон написал Стасову: “Я гораздо раньше решил, что оригинальные рукописи когда-нибудь мною будут отданы в Публичную библиотеку, но не отдельное какое-нибудь сочинение, а все. У меня они сохранены и целы, и я их берегу и веду борьбу за них с автором, который их ни во что не ставит и не бережет”.

Юргенсон не только собирал у себя рукописи, которые ему так или иначе удавалось получить от Чайковского, но и старался выкупить автографы, подаренные композитором другим лицам. Тщательно систематизированные и переплетенные автографы Чайковского хранились в сейфах во втором этаже старого дома, вместе со многими манускриптами других композиторов,— так дом еще раз стал архивохранилищем, на сей раз документов по истории русской музыкальной культуры. Об этой стороне деятельности издателя было известно в обществе. Так, брат великого композитора Модест Ильич старался сосредоточить все документы жизни и деятельности Чайковского в музее в Клину. В 1905 году, опасаясь за судьбу этих реликвий в то тревожное время, он сложил рукописи в сундук, перевез в Москву и сдал на хранение в кладовые фирмы “Петр Юргенсон”.

После революции автографы Чайковского поступили на хранение в музей Московской консерватории (ныне— Государственный центральный музей музыкальной культуры имени М. И. Глинки). Копии произведений, в том числе и авторизованные, письма и договоры композитора находились в издательстве до 1931 года, когда специальная комиссия, разбиравшая архив издательства, передала большую часть этих бумаг в музей в Клину.

Чайковского связывали с Юргенсоном не только деловые отношения. С самого начала знакомства он становится желанным гостем в семье издателя. К этой семье Петр Ильич питал большую привязанность. Бывая в Москве, едва ли не чаще всего он посещал дом Юргенсонов.

Чайковский называл Москву своим родным городом. Здесь он стал профессиональным композитором, преподавателем консерватории, участником музыкально-просветительского кружка консерваторцев, здесь впервые получил признание публики и критики. С Москвой, писал Чайковский, “меня соединяет неразрывная связь”, к ней, “как магнит к северу, я постоянно обращаюсь мыслями. Люблю я эту грязную старуху, ужасно люблю и вне ее не могу жить...”.

Особенно часто Чайковский стал бывать у Юргенсонов, когда это большое семейство — жена Петра Ивановича Софья Ивановна, пятеро детей, с боннами и гувернантками, с многочисленной прислугой — поселилось в “Колпашников-кастле”. Нельзя сказать, чтобы жизнь семейства была идиллической. Все знали о “неофициальной” семье П. И. Юргенсона, жившей в Столешниковом переулке. Но Чайковский находил в доме на Хохловке семейный уют — то, чего ему недоставало с раннего детства. Поздравляя Юргенсона с юридическим оформлением покупки дома в 1882 году, Чайковский признавался: “Я ужасно люблю твой отставной архив с его феноменально толстыми стенами, с его живописным положением и характерностью!”

Вскоре возник проект пристроить к старому дому “комнатку” для Чайковского. Он просил: “Пусть это будет самая маленькая клетушечка, но совершенно отдельная. Мне кажется, что только в этой комнатке, вблизи тебя и Софьи Ивановны я могу гостить в Москве с приятностью”. Юргенсон горячо ухватился за эту идею, развивая шутливые планы с присущей ему “русской бесшабашностью”: “Я совершенно серьезно принимаюсь за стройку, буду строить тебе две комнаты, обставлю их всеми дарами Терека, Ташкента, Архан-гельска и Гапсаля, святынями Киева, Одессы и Константинополя. Окрашу потолок всеми цветами радуги, в лучах которых будут играть шаловливые мальчики, а в центре — лик благозвучного Моцарта”. Действительно, в июне 1884 года был сделан под смотрением академика архитектуры А. П. Попова проект пристройки к северному углу главного корпуса дома. Таким образом, заполнялось небольшое свободное место, ниша, ограниченная боковой стеной уличной анфилады основного объема, торцом малого крыла палат и “директорским” флигелем. Пристройка включала новую парадную лестницу и по комнате в верхнем и нижнем этажах (нижняя комната предназначалась для слуги Чайковского Алексея). Юргенсон сообщал Чайковскому: “Постройка отдана по контракту подрядчику, и работы начаты. Ты можешь себя представить в виде нового Прометея, прикованного не к скале, а к Юргенсону. Все твое богатство (мелодий) переходит по добровольному соглашению ко мне, но я тебя не запру, буду тебя кормить хорошо... отпущу тебя в Париж и Рим. На дверях твоей комнаты будет передвижная доска, куда вставится надпись: “Обитатель дома”, “Обитателя нет”, “Каменка”, “Рим”, “Париж”. Борис (сын издателя.— С. Ч.) будет менять надписи, где и когда требуется”. Растроганный Чайковский писал в ответ: “Я и в ужас приведен тем, что ты в сурьез строишь мне комнату, но вместе с тем и рад смертельно, что в милой Москве моей есть и будет на всю жизнь свой уголочек”. В эти же дни композитор писал Н. Ф. фон Мекк: “На днях меня очень обрадовало и тронуло известие, сообщенное мне издателем моим Юргенсоном. В течение зимы я нередко говорил, что хотел бы иметь в Москве хоть маленький постоянный свой уголочек, дабы не тяготиться жизнью в гостинице, когда приходится подолгу гостить в Москве. Юргенсон, как оказывается, с весны уже приступил в своем доме к постройке специального для меня флигелька, который до конца жизни отдает в полное мое распоряжение. Я тем более рад этому, что место, где находится дом Юргенсона, очень мне симпатично, и вид оттуда на всю Москву великолепный”.

Чайковский несколько раз останавливался в бытность в Москве в своей “комнатке”. Дочь Юргенсона Саша вспоминала, как в один из приездов у Петра Ильича разболелись зубы, и он несколько дней не выходил из своей комнаты и не появлялся за столом. Тогда Сашенька и жившая у Юргенсонов Леночка (племянница Л. Н. Толстого) завели с композитором шутливую переписку. На одну из их записок Чайковский ответил: “Саша Юргенсон! Не скрывайтесь... ведь Вы любите меня даже с моей уродливой щекой”. А когда от девочек получилась записочка, содержавшая, как потом вспоминала Александра Петровна, неуклюжие стихи, то от Чайковского последовал стихотворный ответ:

Девицы Сашенька и Леночка хотели Меня в стихах веселых осмеять. И что же — тужились, старалися, потели, А родили всего стишонков пять...

Не то что я. Мой мощный, гордый гений Едва присел на стул, и уж как раз Готов поток чудесных песнопений И в них сразить он мог обеих вас.

Пусть в нем щека уродливо надута, Пусть он теперь подобье Сатаны, А все ж в него Елена и Сашута Без памяти ужасно влюблены...

Чайковский запомнился Александре Петровне как человек необычайного очарования, обаяния. “Петр Ильич,— вспоминала она,— любил заглядывать к нам в часы, когда мы возвращались из школы и собирались вокруг чайного стола. Любил наблюдать или участвовать в детских приготовлениях к праздникам, к елке, к Пасхе; любил семейную предпраздничную суету... У него была как бы потребность дышать семейной детской жизнью и ее радостями”.

Композитор посвятил Петру Ивановичу Юргенсону написанный в 1869 году на слова А.К.Толстого романс “Слеза дрожит”, Саше — фортепьянную пьесу “Резвушка” (1893). Членам семьи Юргенсонов посвящены еще два его произведения. На одной из последних своих фотографий Чайковский сделал 17 июля 1893 года надпись: “Петру Ивановичу Юргенсону в память 27-летней ничем не смущенной дружбы”.

Построенная для П. И. Чайковского “комнатка” подверглась перепланировке и теперь не существует. Думается, однако, что многократное пребывание великого русского композитора в доме в Хохловском переулке, где он надеялся завести “на всю жизнь свой уголочек”, следовало бы отметить мемориальной доской.

Подросшие дети Юргенсона получили образование. Старший сын Борис Петрович (1868—1935) окончил юридический факультет Московского университета, был музыкально образован, обладал и литературными способностями. Он взялся помогать отцу в управлении фирмой. В нотоиздательском деле работал и второй сын, Григорий Петрович (1872—1936). Дочь Александра Петровна (1870—1946) вышла замуж за известного пейзажиста, выпускника Училища живописи, ваяния и зодчества, а потом члена Товарищества передвижников Сергея Ивановича Светославского (1857—1931). Александра Петровна и сама была талантливой художницей, портрет В. И. Сурикова, принадлежащий ее кисти, находится в Третьяковской галерее. Она решила вернуть старым трактатным палатам, где жила семья, обаяние древнерусской постройки, расписала потолки комнат в старинном стиле. Комнаты украсились стилизованной мебелью, резными дверями, изделиями Абрамцевской мастерской. Дом Юргенсонов по-прежнему оставался своеобразным культурным центром: здесь часто собирались не только знакомые Петра Ивановича, но и друзья его детей — молодые художники, артисты.

П. И. Юргенсон умер в конце 1903 года, незадолго до того повторив в завещании свою излюбленную мысль, странной лирической нотой звучащую в деловом документе: “Торговые дела мои и издательские предприятия я желаю, чтобы дети мои продолжали безостановочно под моим именем и под руководством назначенного мною душеприкащика, памятуя, что я всей душой предавался служению этому делу, что оно мне очень близко к сердцу было не только по выгоде, но как создание мое, приносящее пользу не только мне, но и очень многим”. Фирму, получившую название “Торговый дом П. Юргенсон”, возглавил Борис Петрович. А огромную усадьбу наследники разделили между собой. Б. П. Юргенсон остался владельцем бывшего архива, его брат Григорий построил в Колпачном переулке особняк в стиле модерн (там долго помещалось представительство Якутской АССР, а теперь располагается банк). Александра Петровна предпочла возвести доходный дом (№ 11 в том же переулке). С С. И. Светославским она разошлась в начале 1900-х годов, и в новом доме поместилась глазная лечебница ее второго мужа доктора К. В. Снегирева. Интересно отметить, что, по разысканиям историка Москвы А. А. Шамаро, именно в эту лечебницу попал шолоховский Григорий Мелехов после ранения на австрийском фронте.

В начале XX века фирма П. Юргенсона приобрела значение самого солидного в России нотного торгово-издательского предприятия. К полувековому юбилею фирмы в 1911 году подсчитали, что ею было выпущено более 35 тысяч изданий, напечатанных с 400 000 гравированных металлических досок. Из русских авторов были изданы почти все значительные композиторы от Бортнянского до Прокофьева и Стравинского, велико было число изданий и европейских авторов. Фирма завоевала авторитет и за рубежом: в Западной Европе, Америке и даже восточных странах открылись ее магазины. Ясно, что такой успех зависел не только от коммерческих способностей Юргенсона, но и был следствием увеличения популярности во всем мире русской музыки. М. А. Балакирев писал Б. П. Юрген-сону: “Я всегда признавал за Вашей фирмой серьезное значение и всегда ей симпатизировал... От души желаю Вашей фирме процветания, как материального, так и нравственного, т. е. чтобы она всегда была на высоте своего призвания в служении родному искусству”.

“Торговый дом П. Юргенсон” был широко известен и как продавец музыкальных инструментов. Он являлся комиссионером крупнейших фортепьянных фирм Стейнвея, Беккера, Плейеля, фирмы медных инструментов Ф. Эшенбаха. Инструменты “от Юргенсона” украшали не только концертные залы, но и многие дома москвичей.

После революции подавляющее большинство новых изданий составляли произведения современных русских композиторов — Рахманинова, Прокофьева, Мясковского, Метнера, А. А. и Г. А. Крейнов, А. Н. Александрова. Однако самостоятельное существование Госмузиздата оказалось недолгим: в 1922 году он вошел в состав Госиздата в качестве музыкального сектора. После смены руководства издательства Б. П. Юргенсону пришлось работать в нем простым корректором. В 1928 году он опубликовал свою монографию “Очерк истории нотопечатания”. К концу 20-х годов объем нотной продукции увеличился в несколько раз, но рост был связан с увеличением выпуска многотиражных массовых произведений. Издания массовых песен составляли чуть ли не половину выпускаемых названий.

Борис Петрович с семьей долго жил в старых палатах. После революции сюда перевезли из магазина Юргенсона на Неглинной музыкальную библиотеку-читальню, здесь по-прежнему хранился архив. Однако старое нотопечатное оборудование не обновлялось и выходило из строя. После образования в 1930 году Объединения государственных издательств полиграфической базой Музгиза становится нотный отдел 1-й Образцовой типографии. В древних палатах остается работать рядовая московская типография № 8. Семья Юргенсонов покидает старую квартиру. Архив издательства был расформирован в 1931 году; музыкальная библиотека, унаследованная издательством “Музыка”, оставалась в трактатных палатах еще несколько десятилетий и была вывезена оттуда уже в 1970-х годах. Теперь типография № 8 акционирована и именуется АООТ “Оригинал”. В “директорском” корпусе архива поместился бизнес-клуб “Петровские палаты”, который возвел в Хохловском переулке (напротив церкви Св. Троицы) безликую пристройку, исказившую архитектурный облик старинного комплекса зданий.