Свидетельствуют документы

Авторам удалось проследить историю владения с 1731 года. Его адрес во всех старых документах обозначен так: двор на земле Барашевской (Барашской) слободы, в Земляном городе, в приходе церкви Воскресения, что в Барашах. Иногда указывали еще улицу Покровку и смежные владения. Нумерация домов будет введена в начале нашего века, а до тех пор главный признак для поиска — приход церкви Воскресения в Барашах и улица Покровка. Но это для официальных бумаг и для почты. А для жителей Барашевской слободы вычурный барочный дворец был обыденной приметой их местожительства.

Надо отметить, что в Москве вплоть до середины XVIII века основной административно-территориальной единицей, как сказали бы мы сегодня, являлись слободы. Название слободы отражало либо род деятельности ее жителей: Котельническая, Хамовная, Печатная, Стрелецкая и другие, либо принадлежность ведомству: казенные, монастырские, патриаршие. Были и “черные” слободы, где ремесленники выполняли не только “государевы службы”, но и работали на вольный рынок и несли тягло по благоустройству города. Всего в Москве XVII столетия насчитывалось 150 слобод, в том числе 8 иноземных.

В XVII веке Покровка шла по территории дворцовых слобод. Названия слобод и местностей на улице и вокруг Покровских ворот говорят сами за себя:

Огородная, Садовая, Казенная (хранившая разное дворцовое имущество), Колпачная слободы, Маросейка, Хохловка, урочище Грязи. Среди них есть одно загадочное, странное для современного слуха — Бараши. Некоторые московские названия несут большую культурно-историческую нагрузку уже потому, что они древние. Они свидетельствуют об исторических событиях, социально-экономических отношениях, состоянии языка тех времен. Барашевская слобода относится к числу подобных топонимических явлений. Бараши — забытое наименование ремесленников, чьей профессии больше не существует. Это шатерники, их делом было содержание и перевозка царских походных шатров. Слово давно вышло из употребления, но сохранилось в названии московского переулка.

Подобно жителям других дворцовых и казенных слобод, барашевцы помимо государевой службы занимались мелкой торговлей и промыслами. Именно их стараниями Покровка приобрела славу торговой улицы. Больше всего лавок, харчевен и питейных заведений находилось у городских ворот, но, кроме того, шалаши, навесы и просто скамьи с пищей и кади с питьем стояли почти перед каждым домом. К тому же еще множество разносчиков наполняло улицу. Мальчики и бабы продавали дешевые лакомства, яблоки, грибы, клюкву, пряники, коврижки, тесто, горох и еще много всякой всячины.

В 1638 году Барашевская слобода насчитывала 69 дворов. К 1679 году она выросла до 183 дворов, а потом, в начале XVIII века, начинается ее упадок. Все больше и больше продается здесь домовладений. В 1701—1703 годах расстался с четвертью своего двора некий Евтифий Михайлов сын Рыбник, заложил двор Савин Иванов сын Скорняк, продал строение поп Стефан Кириллов и многие другие обыватели. Их земли прибирали к рукам купцы побогаче, служилый люд познатнее, а то и вовсе князья да графы.

Первым документом, относящимся к интересующему нас владению, является запись № 347 в пятом томе Переписных книг города Москвы, составленных в 1739—1745 годах. Из этой записи мы узнаем, что двор на углу Покровки и Дегтярного (Казарменного) переулка принадлежал тяглецу Барашевской слободы Петру Ивановичу Морозову. Он владел двором с 1731 года, когда купил его у “вдовы дьяка Прокофия Федорова сына Булыгина Степаниды Ульяновой дочери”. Иными словами, до 1731 года двор принадлежал дьяку П. Ф. Булыгину, а после его смерти — вдове С. У. Булыгиной.

Что за человек был дьяк Булыгин? Дьяки обычно служили начальниками и письмоводителями канцелярий различных ведомств. Как стало известно из Описания документов и дел, хранящихся в архиве Синода, Прокопий, или Прокофий, Булыгин числился в Монастырском приказе. В марте 1721 года Булыгин, еще не дьяк, а рядовой служащий приказа, находился под следствием. Его вместе с другими сотоварищами обвинили в том, что они отдали бумажный завод Чудова монастыря в селе Богородицком на откуп за малую цену. Ставилось в вину и то, что служители раскрадывали заводское имущество.

Очевидно, дело разрешилось благополучно для Булыгина, поскольку его имя вновь появляется в делах Синода уже в 1723 году. В это время он собирал с монастырей “презентальные деньги”. Существовали в то время такие поборы — по случаю рождения членов императорской фамилии. Еще в 1716 году монастыри были оповещены о появлении на свет царевича

Петра Алексеевича, но платили они неохотно и сборы растянулись надолго. В 1723 году дьяк Прокопий Булыгин так усердствовал в выколачивании денег, что иногда пускал в ход кулаки. Монастырской братии это не понравилось, и она пожаловалась в Синод, после чего последовало решение: “Тех денег с епархий и с монастырей не спрашивать”.

Найден еще один любопытный документ, датированный 1732—1733 годами. Уже после смерти дьяка было возбуждено дело о взыскании канцелярией Монастырского приказа с Прокофия Булыгина денег за то, что он в 1721 году получал взятки с подрядчика— плавильщика Монетного двора Никиты Кириллова, поставлявшего материалы в госпиталь по подряду Монастырского приказа. Возможно, именно это обстоятельство побудило вдову дьяка Степаниду Ульяновну продать двор на углу Покровки и Дегтярного переулка, чтобы рассчитаться с приказом. Но, похоже, с этим районом вдова не распрощалась. У Булыгиных здесь имелось еще одно владение, оно находилось на противоположной стороне улицы, на месте дома № 27. Это была большая усадьба, принадлежавшая Федору Про-кофьевичу Булыгину, члену Дворцовой конторы, надо полагать, сыну Прокофия Федоровича.

Как мы уже знаем из Переписных книг, после Булыгиных с 1731 года двором на Покровке владеет тяглец Барашевской слободы купец второй гильдии Петр Иванович Морозов, человек, по-видимому, не очень богатый. Известно, что работников у него было всего четверо, да и принадлежность ко второй гильдии подтверждает невысокое имущественное положение купца. Еще Петр I в 1720 году учредил купеческий магистрат и разделил купцов на три гильдии. К первой относились крупные торговцы, ко второй — лавочники и хорошие ремесленники. К третьей были причислены простые ремесленники и мастеровые, торговцы на возу и разносчики. Позднее, при Екатерине II, купцы обязаны были объявлять свой капитал и уже по капиталу входили в ту или иную гильдию.

Какого рода товары продавал Петр Иванов сын Морозов, достигший к этому времени 47 лет, сказать трудно. Но достоверно установлено, что к богатейшим купцам и промышленникам, из рода которых происходил известный фабрикант Савва Тимофеевич Морозов, Петр Морозов никакого отношения не имел.

По неизвестным нам причинам в 1743 году П. И. Морозов продал большую часть владения ком-панейщику или совладельцу питейной (по продаже спиртных напитков) компании Михаиле Андреевичу Турченинову за 400 рублей. Земельный участок таким образом разделили на два владения. Теперь по Покровке, от Дегтярного переулка до церкви Воскресения в Барашах, значились дворы П. И. Морозова, М. А. Турченинова и их соседа священника Петра Васильева.

Заслуживает внимания “Дело об установлении принадлежности Турченинову двора” от ноября 1744 года. Купец Морозов подтверждал, что продал “бесповоротно” двор в Барашах с каменным и деревянным строением. Значит, в то время существовало какое-то каменное здание, построенное, возможно, еще при дьяке Булыгине, а может быть, и в XVII столетии. Есть основания полагать, что это длинный каменный корпус по левой, восточной, границе участка, который позже был включен в объем левого флигеля усадьбы Апраксиных — Трубецких.

Михаила Турченинов был человеком весьма состоятельным. Как купец первой гильдии, он мог вести торговлю не только внутри страны, но и с иноземцами, а также вправе был заводить промышленные предприятия. Одна из значительных статей дохода Турченинова— содержание питейных заведений. Из купчих первой половины XVIII века видно, что многочисленное семейство Турчениновых вело активную куплю-продажу дворов не только в этой части города, но и в других. Через год, в 1744 году, М. Турченинов приобрел еще один двор в Дегтярном переулке, примыкавший к купленному ранее владению. Вдова Софья Кутазникова и ее сын, копиист Соляной конторы Гаврила Антонович Макаров [В Переписной книге за 1739—1745 годы в записи № 348 фамилия копииста приводится неверно — Г. А. Марков.], уступили ему владение за 250 рублей, что также подтверждено показаниями в деле о принадлежности двора Турченинову.

К моменту переписи 1745 года М. А. Турченинов владел двумя смежными участками с каменным и деревянным строениями. Покупка дворов обошлась ему в 650 рублей. Долго на этой земле Михаила не задержался, нашелся выгодный покупатель среди коллег-купцов — иноземец Джон Томсон. В Москве он был больше известен как Иван Иванович Томсон.

Торговые отношения России с Англией, как известно, установились с 1554 года, когда английский мореплаватель Ричард Ченслер в поисках новых земель пристал к берегу в устье Северной Двины, в Хол-могорах. Принимавший его в Москве Иван IV выдал англичанам грамоту на право беспошлинной торговли с Русским государством. С тех пор в нашей стране перебывало немало английских купцов. Встречались среди них и Томсоны. Так, в 1731 году Андрей Томсон (имя, как всегда, переиначено на русский манер) поставлял мундирные сукна для русской армии, в 1733 году он получил подряд на поставку свинца в Петербургский арсенал.

Иван Иванович Томсон (иногда его называют Том-син) вел торговлю мачтовым лесом. По-видимому, он рассчитывал задержаться в России надолго и в 1748 году приобрел два двора на Покровке и в Дегтярном переулке. В 1752 году он обратился в Московскую полицмейстерскую канцелярию за разрешением произвести на своем участке некоторые перестройки: кое-что разобрать по ветхости, кое-что надстроить вторым этажом, а еще он хотел возвести новые каменные палаты. Разрешение было получено. План двора выполнил архитектурный ученик Петр Плюсков, подписал же его 15 мая 1752 года князь Д. В. Ухтомский. Это были последние дни, когда он исполнял обязанности архитектора при полиции — в июне он уже был освобожден от должности, на которой пробыл семь лет. После этого Ухтомский начал активно заниматься строительством Кузнецкого моста, Сенатского дома в Немецкой слободе, триумфальных Красных ворот, многих государственных и немногих частных зданий в Москве. К тому же зодчий продолжал руководить архитектурными командой и школой.

Двадцатилетний Петр Яковлевич Плюсков был одним из способнейших учеников Ухтомского. В 1751— 1752 годах он снимал планы московских дворов, в 1753—1755 годах князь-учитель поручил ему наблюдение за перестройкой здания Вотчинной коллегии, ас 1761 года Плюсков сменил Ухтомского в руководстве командой и школой.

Существует ли связь между именами этих архитекторов и барочным дворцом на Покровке? Оба они владели как знаниями, так и навыками строительства в этом стиле. Но на плане двора 1752 года еще нет сохранившегося до наших дней здания, да и места для него, как подсчитали реставраторы, было тогда маловато.

Нам неизвестно, что построил Томсон по указанному плану. Знаем лишь, что через несколько лет, в 1759 году, английский купец продает владение уже за 3 тысячи рублей. Может быть, после получения плана владения, снятого Плюсковым и подписанного Ухтомским, у Томсона возникла идея возвести не просто каменные палаты на русский лад, а роскошный западный дворец? И тогда он заказал проект одному из архитекторов, с которыми уже имел дело. Понимая, что его участок для подобного строения тесноват, он мог вести переговоры с соседкой, вдовой купца Морозова, о приобретении ее двора. Вспомним, что это — меньшая часть некогда большого участка, Томсону же принадлежала большая часть владения. Однако Том-сон так и не осуществил до конца своих замыслов... Но все это лишь предположения. Документального подтверждения версии мы не имеем.

С 1759 года владельцем усадьбы стал морского флота поручик Данила Степанович Крюков. Затем владение переходит к некой Олимпиаде Семеновой. Возможно, между ней и поручиком существовали какие-то родственные связи, так как, продавая усадьбу, она указала, что двор ей достался после Крюкова. Не куплен, а достался. Но это, в конце концов, не столь уж важно. Главное здесь то, что мы имеем еще одну купчую — 1764 года.

На сей раз владение приобретает граф Матвей Федорович Апраксин за 4 тысячи рублей. Как видим, цены растут. Столь значительная сумма также позволяет предположить, что к этому времени в усадьбе были произведены какие-то строительные работы, так как помещенные в той же актовой книге купчие указывают продажные цены других дворов: 2, 6, 10, 70, 100 рублей. Редко цифры превышают 2000 рублей, хотя иногда встречаются дворы за 4800 рублей и даже за 7500 рублей, но это уже событие. Кстати, именно за семь с половиной тысяч приобрел владение два месяца спустя старший брат Матвея Федоровича граф Михаил Федорович Апраксин. В это время младший брат уже заложил только что купленное строение, возможно, с целью помочь старшему брату не упустить приглянувшийся двор. В закладной так и сказано — строение, но вряд ли речь идет о каменном здании на месте нынешнего дворца. Вполне вероятно, что имеется в виду тот длинный корпус, который фигурировал в документах купца Морозова двумя десятилетиями раньше.

Матвей Федорович Апраксин принадлежал к знатному, влиятельному и богатому семейству. Основу благосостояния этого графского рода заложил известный сподвижник Петра I генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин. Поначалу его выдвижению при дворе способствовало то, что его младшая сестра Марфа была женой царя Федора Алексеевича. Апраксин был стольником юного Петра, участвовал в создании “потешного” войска. Позже он прославился в совсем не потешных сражениях русского флота при Гангуте, на Каспии, Балтике, стал президентом Адмиралтейств-коллегий. Могущественный адмирал умер бездетным, и почти все его состояние перешло по наследству к младшему брату Андрею Матвеевичу Апраксину. Но не только состояние получил Андрей по прозванию Бесящий. В 1722 году монаршей милостью он был возведен в графское достоинство, причем с весьма необычной мотивировкой: ему передали титул старшего брата как оставившему потомство. Еще один старший брат, Петр Матвеевич, сенатор, президент Юстиц-коллегии, имел детей, но его ветвь пресеклась в конце XVIII века. Так Андрей Бесящий стал родоначальником графского дома Апраксиных.

Он не прославился в сражениях и на государственной службе, однако был не последним человеком при дворе российского императора. Обер-шенк Андрей Матвеевич Апраксин являлся членом знаменитого все-шутейшего и всепьянейшего собора — дружеской компании приближенных лиц государя, в которой председательствовал “князь-папа”, “всея Яузы и всея Ко-куя патриарх” Н. М. Зотов, учитель Петра. Сам Петр назывался “святейшим протодиаконом” и был неистощим в изобретательности, сочиняя разные процессии и торжества для собора. Сохранились портреты членов всешутейшего собора Якова Тургенева, Петра Вериги-на, Ивана Щепотова и других. Есть и портрет Андрея Апраксина. И вот что интересно: этот новоявленный граф имеет совершенно “допетровский” облик — он с бородой, в тулупе, словно и не коснулись его нововведения императора. Возможно, на портрете он изображен в роли, которая отводилась ему в соборе. Грубые развлечения этой компании, водящей знакомство с “Ивашкой Хмельницким”, как Петр I называл вино, слышны и в прозвище Апраксина — Бесящий.

Любопытный факт: внуку Андрея Бесящего Матвею Федоровичу при разделе наследства умершего в 1754 году отца наряду с прочим недвижимым имуществом достался участок на Фонтанке в Петербурге, известный как Апраксин двор.

Матвей Федорович родился в 1746 году, воспитывался в Сухопутном кадетском корпусе. Известную нам усадьбу на Покровке' приобрел после женитьбы на Екатерине Ивановне Гендриковой. Через два года, в 1766 году, он прикупил у вдовы Устиньи Васильевны Морозовой соседний участок за 700 рублей. По площади второе владение было лишь немногим меньше купленного у Олимпиады Семеновой в 1764 году, а стоило почти в шесть раз дешевле. Это также косвенно подтверждает, что на участке Томсона, а затем Крюкова и Семеновой существовало добротное каменное здание. Таким образом, с покупкой двора Морозовой у Апраксина образовался участок, достаточный для того, чтобы разместить на нем пышный дворец или достроить здание, если оно было заложено предшественниками, и поставить каменные флигеля и службы.

К сожалению, мы мало что знаем о М. Ф. Апраксине и совсем ничего — об авторе и строителях дома (ведь могло случиться так, что проект выполнял один зодчий, а осуществлял его другой). И еще одна загадка: почему на заре нового стиля в архитектуре — классицизма— дворец возводился в барочных формах? Ведь владелец потратил огромные средства на строительство этого заведомо устаревшего для своего времени дома, да еще такого исключительно своеобразного.

Переход от барокко к классицизму— один из самых быстрых в смене стилей русской архитектуры. На конец 1750-х годов приходится расцвет барокко, а на середину 1760-х — уже широкое распространение классицизма. Екатерина II всячески приветствовала рационализм и сдержанность нового стиля в противовес пышности и блеску барокко, связывавшегося с прошедшим царствованием Елизаветы Петровны.

Но несмотря на внезапность этого перехода, на резкую переориентацию эстетических идеалов, барокко еще долго продолжало жить, особенно в провинции, где смена стилей всегда запаздывала. Надо заметить, что утверждению классицизма вовсе не предшествовало падение барокко, он родился отнюдь не в результате разложения прежнего стиля. Некоторое время они существовали параллельно, и отражения барочных традиций можно найти не только в глубинке, но и в столице. И не только в архитектуре, но и в других видах искусства. Например, в одно и то же время А. П. Лосенко написал свою знаменитую картину “Прощание Гектора с Андромахой”, ставшую гимном исторической живописи классицизма, а Д. В. Левицкий — рокайльные по духу портреты “Смольнянок” — воспитанниц Екатерининского Смольного института.

Чужеродные на первый взгляд элементы и влияния можно встретить в арсенале художественных средств каждого из этих стилей. Так, рационализм, стремление к ясности и логичности архитектурного образа, являющиеся главенствующими признаками классицизма, входили некоторыми отдельными деталями в стилевые особенности барокко, хотя были ему совершенно чужды. Ведь Растрелли, с его барочным понятием красоты как богатства, пышности, декоративного блеска и динамического разнообразия, использовал в своих произведениях простые, строгие планы, анфиладный тип построения интерьеров, ассоциирующийся в нашем сознании исключительно с достижениями классицистической архитектуры. Но и барокко, в свою очередь, влияло на формирование новых вкусов и подарило нарождающемуся стилю известную свободу в подходе к освоению античных принципов, критическое их осмысление.

И все же появление в Москве в конце 1760-х годов великолепного барочного дворца по-прежнему необъяснимо. В динамизме его форм, подчеркнуто сочной декоративности совсем не чувствуется упадка. Его облик полон такой жизнеутверждающей силы, такой мажорной приподнятости, что невольно “заражает” этим окружающую городскую застройку. Скромные соседние дома вовсе не кажутся жалкими по контрасту с такой сказочной роскошью. Нет, они словно купаются в лучах его великолепия.

Строительство дома-комода вряд ли можно связывать с косностью московской архитектурной среды, настолько он самобытен и профессионально выполнен. Вовсе не инерция художественного вкуса водила рукой зодчего во время работы над проектом, ибо памятник этот слишком “программный” для барокко. А может быть, архитектор выполнял волю заказчика, считавшегося лишь с собственными желаниями? В конце концов, о вкусах не спорят.

Боясь погрешить вульгарным социологизмом, все же предположим, что на внешний вид и образный строй дворца могли повлиять условия заказа Матвея Федоровича Апраксина, о котором мы почти ничего не знаем. Известны ведь примеры, когда программа заказчика была причиной появления сооружений, не укладывающихся в общее русло развития русского искусства того или иного периода. Достраивал же в 1760-х годах Растрелли дворцы герцога Эрнста Иоганна Би-рона в Курляндии, о чем мы уже упоминали. Так вернувшийся из ссылки бывший фаворит Анны Ивановны демонстрировал свое презрение к новым художественным вкусам и лелеял воспоминания о временах торжества барокко. Может быть, дворец на Покровке тоже является памятником оппозиционных настроений заказчика и вызван к жизни его желанием выразить своеобразный протест против официального стилевого течения. А может быть, Апраксин был просто-напросто чудаком и оригиналом, которым посвящена известная книга М. И. Пыляева...

Поиски в архивах позволяют лишь сказать, что в 1768 году хозяин с семьей в доме еще не живет, но 19 человек прислуги уже на месте. Возможно, продолжалась отделка дома. А вот в следующем, 1769 году в исповедной книге церкви Воскресения в Барашах под номером 23 записаны лейб-гвардии Измайловского полка подпоручик граф Матвей Федорович Апраксин 23 лет, его жена Екатерина Ивановна 20 лет и сын Андрей 5 лет.

Подошло время перевернуть самую древнюю страницу биографии дома № 22 и подвести итоги. Легендарные сведения о связи дома с именами императрицы Елизаветы Петровны и графа А. Г. Разумовского документально не подтвердились. В период с начала XVIII века по 1772 год известны имена всех владельцев дворового места. Дом, как и прежде, хранит тайну о точной дате своего рождения и имени творца. В нем слышатся отзвуки пышных праздников елизаветинского двора, для которого искусство было декорацией жизни. Для московской же молвы барочный дворец стал декорацией легенды.
 
 Дом № 22 на Покровке