Трубецкие-комод и их окружение

В 1772 году Апраксины расстаются с домом на Покровке, и городская усадьба на 89 лет переходит в руки новых владельцев — князей Трубецких: ее приобрел лейб-гвардии капитан-поручик, князь Дмитрий Юрьевич Трубецкой, сын одного из последних русских бояр Юрия Юрьевича и племянник любимца Петра I генерал-фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецких.

Род князей Трубецких происходит от потомков литовского князя Ольгерда. В период с 1368 по 1372 год они получили во владение захваченный русский город Трубчевск, или Трубецк, отсюда и происхождение фамилии. Основатель рода — князь Дмитрий Ольгердо-вич — перешел на службу к великому князю Московскому Дмитрию Ивановичу, названному позднее Донским. 8 сентября 1380 года он во главе дружины бился с татарами на Куликовом поле и заслужил добрую славу.

Впоследствии князья Трубецкие занимали видное положение при дворе, “служили многие службы государству” и не раз доблестно защищали Россию от недругов. Боярин Дмитрий Тимофеевич прославился в борьбе с Лжедмитрием II и получил титул “Спасителя Отечества”. Иван и Никита Юрьевичи были генерал-фельдмаршалами. Наконец, всем известный декабрист князь Сергей Петрович также из этого обширного рода.

Владельцы дома на Покровке ничем особенным себя не проявили и отличались от многочисленных Трубецких как в Москве, так и в Петербурге только ироническим прозвищем Трубецкие-комод. Этим прозванием они обязаны, как мы уже знаем, дому в стиле барокко.

Москва всегда славилась умением давать прозвища и клички. Да какие остроумные! Так, некоего Раевского, человека уже совсем немолодого, звали не иначе как Зефир Раевский, потому что он вечно порхал из дома в дом и занимался пустой болтовней. Одного из временщиков царствования Екатерины II, И. Н. Корсакова, прозвали Польским Королем из-за того, что он всегда поверх жилета носил ленту польского ордена Белого Орла. Князь Долгоруков Балкон получил свое прозвище из-за тяжелой нижней губы. Был еще Долгоруков Каламбур, который всегда так и сыпал каламбурами. Княгиня Масальская именовалась Прекрасной Дикаркой, потому что была домоседкой и никуда не выезжала, а муж ее — Князь-мощи из-за своей худобы. Известны и клички в семейном клане Трубецких. Один из них звался Князь-тарара — такова была его любимая прибаутка. Любопытно, что так именуется он во вполне серьезном, официальном документе— полицейских списках. А его престарелый батюшка был известен под именем Вечный Отец, и прозвище это прижилось с легкой руки его собственного сына.

В таком пышном соцветии московских кличек и прилагательных прозвище Трубецких-комод было одним из самых известных.

До покупки этого дома Дмитрий Юрьевич Трубецкой имел несколько дворов в Москве, в том числе и в Кремле, который откупила казна для строительства на этом месте здания Судебных установлении (Сената). Его возвел в 1771—1785 годах архитектор М. Ф. Казаков. Расставшись с кремлевским жильем, князь начал подумывать о приобретении нового дома. Усадьба на Покровке, надо полагать, пришлась ему по душе, хотя и требовала многих усовершенствований.

Дмитрий Юрьевич сразу же приступил к делу. В декабре 1773 года он хлопочет о разрешении удлинить и надстроить боковые флигеля. Причиной тому было большое количество дворовых слуг, которым не находилось места в только что купленном доме, ибо в нем “людских покоев весьма малое число состоит”. Маленькие одноэтажные флигеля в то время еще не соединялись с дворцом, и хозяин пожелал сделать крытые переходы на арках в уровне второго этажа. Эти узкие переходы несколько позже, в самом начале XIX века, были расширены. В торце левого (восточного) флигеля разместилась парадная лестница.

Трубецкой задумал также разобрать все дворовые деревянные строения и возвести из кирпича дугообразную в плане конюшню. Князь получил разрешение на строительство, а заодно и план владения. В связи со строительными работами Дмитрий Юрьевич добился освобождения от постоя. В этом же году князь по разрешению Синодальной конторы перенес из Кремля свою домовую церковь и устроил ее на третьем этаже в северо-восточном углу дома на Покровке.

В 1774—1775 годах оба флигеля надстроили, и западный флигель, прежде короткий, был удлинен. Трубецкой сообщал тогда в Московскую полицмейстерскую канцелярию, что “поспешает” с их отделкой. Интересно, что барочный дворец при этом он по старинке называет “палатами”.

Продольные фасады флигелей обработаны уже в сдержанных формах раннего классицизма, пришедшего на смену барокко. Стена расчленена лопатками, отделенными от антаблемента линией плоских “капель”; над окнами второго этажа помещены висячие “полотенца”. Все очень скромно, как и подобает, в соответствии с новыми вкусами, служебным постройкам. Но все-таки есть в них одна тонкость, присущая духу классицистической архитектуры. Похоже, что задние торцы флигелей были первоначально скругленными. Даже позднее, когда оба корпуса были соединены со зданием конюшни узкими переходами, они сохранили со стороны двора плавные изгибы стен. Здесь становится очевидным, что величие классицизма — не только в торжественной поступи дворцовых колоннад и совершенстве лепных деталей, но и в уважении к обличью никому не видимых вот таких дворовых сооружений.

В 1776 году многое из намеченного было осуществлено, но конюшню, сарай, погреба и людские покои из-за недостатка материалов и чрезвычайной дороговизны, как доносил Трубецкой в полицмейстерскую канцелярию, он “принужден было не строить”.

Здание кирпичной конюшни появится на плане лишь в 1783 году. От первоначального варианта изогнутого в плане сооружения почему-то отказались. На этом месте выстроили обыкновенный двухэтажный корпус с проездом в центре. Он соединился с продольными флигелями и образовал замкнутую фигуру обстройки двора. В наше время этот служебный корпус был надстроен третьим этажом.

Через два года, в 1785 году, князь Дмитрий Юрьевич снова обращается в полицмейстерскую канцелярию. Он жалуется на то, что железная крыша ветха, потолки и стропила все сгнили. И вновь в усадьбе ремонт, и вновь строительные работы. Так до конца своей жизни он устраивал московское “гнездо” для наследников. К тому же прикупил еще соседние владения, и в “Указателе Москвы”, изданном в 1793 году, они уже перечислены: “Трубецкого, Князь Дмитрия Юрьевича, в приходе Воскресения в Барашах, на Покровской улице, 4, квар. № 179 и 180 — его ж в приходе Введения в Барашах в Введенском переулке, № 221”.

Далее на тридцать лет хозяином усадьбы становится сын Дмитрия Юрьевича камергер князь Иван. Он был женат на красавице Екатерине Александровне Мансуровой. Здесь, в доме на Покровке, у них родились и выросли дети: старшая дочь Аграфена, сын Юрий, Софья, Николай и Александра. Зиму Трубецкие проводили на Покровке, лето — обычно в подмосковном имении Знаменское-Садки, которое находится у южной границы нынешней Москвы, возле Битцы. Усадебный дом Знаменского-Садков конца XVIII века был позже перестроен, но в нем сохранились первоначальные расписные плафоны и пышная лепная отделка парадных залов. Комплекс хозяйственных служб — конный и скотный дворы — сооружен в формах псевдоготической архитектуры по проекту М. Д. Быковского в середине XIX века. Великолепен парк Знаменского-Садков с его живописным рельефом, системой каскадных прудов, необычной посадкой деревьев. Трубецкие долго владели Знаменским — с 1750 по 1852 год, а это редкость в Подмосковье, где усадьбы часто переходили из рук в руки.

Сам хозяин, как говорили, в доме у Покровских ворот появлялся редко. Имея почетное придворное звание камергера, он больше бывал при дворе да в служебных разъездах. “Московские ведомости” за 1798 год в № 79 сообщали, что с 27 сентября по 1 октября в город Покров прибыл “Его Сиятельство, Господин Действительный Камергер, Князь Иван Дмитриевич Трубецкой”. В Москве он находился с 5 по 8 октября и остановился, как сообщала газета, в Яузской части. А это значит — в собственном доме на Покровке. Современники отмечали, что князь жил крайне замкнуто и держался особняком.

На долю этого владельца выпали хлопоты по устройству хозяйства после страшного пожара 1812 года. Актриса Луиза Фюзиль позднее описала, как в конце августа на рассвете она с крыши здания на Басманной улице увидела необычайное явление, приняв его за комету, напоминающую огненный меч. А утром выяснилось, что это был пожар. На дом князя Трубецкого на Покровке упала “бомба с ракетой”, загорелась княжеская усадьба, а вместе с ней и соседние дома.

Еще один очевидец разрушений Москвы в октябре 1812 года отмечал в письме: “Дом князя И. Д. Трубецкого (зеленой)сгорел”.

Любопытная деталь промелькнула в “Старой записной книжке” П. А. Вяземского. Он пишет, что в одном из официальных донесений о последствиях пожара в Москве дворец Трубецких вполне серьезно назван “дом-комод”. Ну могло ли такое случиться в чинном Петербурге?

Здание претерпело внутри серьезные разрушения, о чем не забыли исследователи конца XIX века, писавшие об этом памятнике. Д. А. Покровский в своих “Очерках Москвы”, опубликованных в “Историческом вестнике” в 1893 году, считал даже, что дом после пожара выстроили заново, и отдавал должное “оригинальности архитектурного вкуса” его владельца.

Во время пожара первый этаж пострадал меньше, а вот во втором и третьем сгорели все междуэтажные и чердачные деревянные перекрытия, в том числе и купольное над залом. Первоначальные интерьеры оказались разрушенными настолько, что их восстановление в старом виде уже не имело смысла. Ведь хозяева относились к своему дому как к месту обитания, а вовсе не как к музею, где должна была бы сохраняться в неприкосновенности каждая деталь барочного убранства. Естественно, что главный зал и другие комнаты получили уже классицистический облик, о чем мы говорили выше.

В это же время И. Д. Трубецкой произвел некоторую реконструкцию верхней части фасада. Окна третьего этажа изначально были расположены очень низко, и потому в комнатах было темновато. Недостаток освещения решили тогда исправить, подняв окна на 30 сантиметров, до уровня антаблемента, для чего прежние их дугообразные перемычки разобрали, наверху растесали, а подоконники подложили. Барочные наличники и старая лепная декорация окон при этом были полностью ликвидированы. Прямоугольные проемы третьего этажа нелепо, даже уродливо выглядят на двух сохранившихся чертежах 1836 и 1845 годов. Так они и остались без какой-либо декорации и на уличном, и на дворовом фасадах до второй половины XIX века, когда уже гимназия проводила в доме ремонт и “сочинила” новые псевдобарочные наличники.

Если после бедствия дворец возродился быстро, то восстановление всей усадьбы шло не один год, и на плане владения, датированном 1825 годом, часть зданий все еще значатся как недостроенные.

И тем не менее в доме и флигелях всегда находилось место для многочисленных родственников и знакомых, которые постоянно навещали семейство князя. Дом Трубецких связан с именами многих видных деятелей русской культуры XIX века. Пожалуй, ближе других к этой семье был известный историк, писатель, журналист, издатель, профессор Московского университета, страстный коллекционер Михаил Петрович Погодин. Его знакомство и тесная связь с Трубецкими длились более десяти лет. В доме на Покровке ему довелось испытать самые светлые переживания, там же случались и печальные минуты его молодости.

Июньским днем 1819 года с трепетом в сердце подходил девятнадцатилетний Михаил Погодин к старинному барскому дому. Он шел наниматься на службу. Князю Ивану Дмитриевичу требовался учитель русского языка для его младших детей Николая и Александры. Предпочтение отдавалось студенту. Так уж повелось у Трубецких: учили детей студенты, это обходилось дешевле, а уж экзамены принимали знаменитые профессора Московского университета. В этот богатый дом попасть стремились многие, и потому не последнюю роль играла солидная рекомендация. Ее дал Погодину университетский преподаватель французского языка Иван Андреевич Пельт, друг знаменитого “доктора бедняков” Ф. П. Гааза.

И вот М. П. Погодин на Покровке. В жаркий летний день в московском доме оставалась лишь старшая княжна Аграфена Ивановна, все остальные домочадцы пребывали в Знаменском. Аграфена Трубецкая приветливо встретила юношу и сразу же очаровала его. Она и в дальнейшем оказывала на него благотворное влияние, и его воспоминания о ней будут окрашены большой теплотой.

Михаил Погодин, вероятно, также произвел приятное впечатление — договорились о том, что он все лето проживет в подмосковном имении, где будет заниматься с детьми. Плата определена “по сту рублей в месяц”. То-то удача для студента!

Судьба Погодина складывалась нелегко. Он родился в Москве в 1800 году, в семье крепостного, принадлежавшего графу И. П. Салтыкову. За верную службу его отец был отпущен на волю, когда Михаилу исполнилось шесть лет. Юноша успешно окончил гимназию и поступил в университет. Он испытал на себе не только лишения бедности, но и все тяготы, связанные с низким происхождением. У Трубецких, как ему казалось, все было иначе. Здесь радушно приняли студента, и его социальное происхождение никак не подчеркивалось.

В Знаменском-Садках он легко сошелся со старшими детьми князей Трубецких, их родственниками и знакомыми. Все они были молоды, начитанны и интересны друг другу. Молодежь весело проводила время в прогулках по окрестностям, беседах, развлечениях.

Три-четыре месяца пролетели, как миг, пора было возвращаться в Москву, и Погодин чрезвычайно опечалился тем, что его не пригласили учительствовать и зимой. Однако следующее лето он снова в Знаменском, где “покойно, иногда весело, иногда счастливо”. Кроме уроков и отдыха со сверстниками он много времени отдает чтению — Руссо, Паскаля, Сервантеса, Карамзина. Занимался Михаил и переводами из Гете и Овидия. Иногда играл в шашки со старым князем.

По совету княжон Трубецких Погодин начал писать дневник, который вел с тех пор почти беспрерывно 54 года, до самой своей кончины. “Удивительное влияние имеют на нас люди, с коими мы обращаемся. В целый месяц, как я живу здесь, ни одной почти дурной, в каком-нибудь отношении, мысли не пришло мне в голову. Если б с самого младенчества окружали меня всегда такие люди”,— записал он в те дни.

После второго лета, проведенного в Знаменском, Михаил Погодин надолго сделается постоянным посетителем дворца на Покровке. Он станет не только учителем детей, но и другом семьи. Теперь он по вторникам, четвергам и субботам спешит к 17 часам к Покровским воротам, где его ждут ученики. А после уроков — отдых, ужин, развлечения со взрослыми обитателями усадьбы.

В уютных гостиных велись разговоры на самые животрепещущие темы: о судьбе крестьян, о русской империи, истории России и ее летописце Карамзине. Погодин, будучи студентом, не стеснялся в кругу вельмож высказывать свое мнение по тому или иному вопросу. Например, о Карамзине он сказал, что в России только тогда оценят историка, когда слава его уже будет греметь в чужих краях. На одном из семейных обедов известный поэт и государственный деятель И. И. Дмитриев удостоил молодого Погодина двухчасовой беседой. На правах доброго друга Михаил Петрович, случалось, нападал на старшего сына князя Юрия Ивановича, называя его и ему подобных за пренебрежение к русским и к отечественной истории пасынками России.

В 1820 году в Санкт-Петербурге произошли революционные выступления в Семеновском полку. Это событие бурно обсуждалось в доме князей Трубецких. Вся молодежь была на стороне семеновцев. Дебатировали, как следует поступить государю.

Через шесть лет все будут потрясены чудовищной расправой над декабристами. Будут переживать за дальнего родственника — князя Сергея Петровича Трубецкого, происходящего из другой ветви фамилии (родными братьями были их прадеды Юрьевичи).

Весть о казни декабристов как громом поразила Погодина. Он не мог заснуть до утра, о чем свидетельствуют строки дневника. Летом 1826 года разнеслась молва о том, что жены декабристов едут на каторгу. “Это делает честь веку”,— единодушно решили в доме на Покровке.

Без Михаила Петровича не обходилось ни одно событие в семье Трубецких. Он пировал на свадьбах Софьи, Аграфены и Юрия, провожал в последний путь сначала князя Ивана Дмитриевича, а затем его супругу Екатерину Александровну. Он был непременным участником всех вечеров и театральных представлений в княжеском доме. И Трубецкие всегда принимали живейшее участие в делах друга. 5 июля 1821 года Погодин блестяще окончил Московский университет, в 1825 году получил степень магистра русской истории, защитив диссертацию о происхождении Руси,— оба события, значительные для Михаила Петровича, отмечались на Покровке.

У Трубецких часто бывал талантливый поэт и литературный критик Дмитрий Владимирович Веневитинов. Всех привлекали его образованность, обаяние, красота, для Погодина же он был просто кумиром. Михаил постоянно сравнивал свои и его достоинства и часто вынужден был отмечать, что явно уступает Дмитрию, ставшему волею судьбы его соперником.

Безответная любовь Веневитинова к Зинаиде Александровне Волконской— факт хорошо известный и многократно описанный, принесший молодому поэту горькую славу безутешного однолюба. Но мало кто знает о том, что Веневитинов в конце своей короткой жизни был увлечен ученицей Погодина — младшей княжной Александрой Трубецкой и посвятил ей стихотворение “Новгород”. Зимой 1827 года он уехал в Петербург и писал оттуда Погодину: “...скажи княжне Александре Ивановне, что я не нахожу, с кем мне здесь без нее танцевать”. А через месяц Дмитрия не стало. Ему было всего 22 года. Профессор Московского университета, журналист и критик С. П. Шевырев сравнил Веневитинова с мгновенной звездой, надолго оставившей за собою лучезарное сияние. В доме Трубецких все — и хозяева, и гости — глубоко переживали кончину талантливого молодого человека. Особенно убивалась Сашенька.

Этой юной и прелестной княжне, возможно, не приходило в голову, что был еще один человек, увлеченный ею не менее покойного поэта,— ее учитель Михаил Петрович Погодин. Он любил Дмитрия Веневитинова, любил и свою воспитанницу. Еще совсем недавно ревность отравляла его существование, но он видел превосходство друга и желал счастья Александре и Дмитрию. Он даже говорил об их свадьбе. Теперь Дмитрия нет в живых...

Княжна привыкла смотреть на Михаила Петровича как на учителя. Ей нравилось разговаривать с ним — он так много знает и так интересно рассказывает. Ей приятно было слушать, как он читает ей Пушкина или Жуковского. Она даже сердилась, если он несколько дней не показывался на Покровке.

Увлечение к Погодину пришло совершенно неожиданно. Как-то на домашнем спектакле у Трубецких Михаил Петрович вдруг увидел, что княжна Александра Ивановна уже совсем взрослая, и невольно залюбовался своей ученицей— актрисой домашнего театра. С тех пор голова Погодина была занята диссертацией о происхождении Руси, а сердце— Сашенькой. “Я люблю ее”,— записал он в дневнике. Ему одному он поверял мечты о будущем.

Михаил Петрович видел, какая стена стоит между ними: княжна — и сын крепостного, хотя бы и с университетским образованием. Возможно, когда он станет профессором, преграда уменьшится? И он строит воздушные замки. Вот он известный ученый, у него множество наград, его уважают, с ним считаются. Рядом с ним жена, очаровательная Александра Ивановна. Они возвращаются из путешествия по чужим странам. Они счастливы, живут уединенно и понимают друг друга с полуслова. Мечты, мечты...

Однако постепенно многое из того, о чем мечта-лось, начинает сбываться. М. П. Погодин с успехом защитил диссертацию и стал профессором Московского университета, его знают в обществе, он активно занимается публицистической деятельностью и литературой. Казалось бы, ничто не должно теперь помешать его счастью, но он никак не может решиться на объяснение. Привязанность к княжне терзала его душу сомнениями и надеждами. Мучительная сердечная история ложилась строками дневника, но не только.

Михаил Погодин начинает писать повесть о своей любви. В героине легко узнать Александру Ивановну Трубецкую. Как-то Погодин прочитал старшей княжне Аграфене Ивановне стихотворение А. С. Пушкина “Адели”, и та воскликнула: “Это наша Сашенька!” Так появилось имя героини и название самой повести — “Адель”.

Повесть полна сомнений: любит — не любит. В ней отражен внутренний мир автора и его жизненная ситуация, история его отношений с любимой женщиной. А сомнения, тревога, робость, ревность пройдут с ним рядом в течение нескольких лет печальной любви.

Со смертью князя Ивана Дмитриевича 1 марта1827 года уроки прекратились. “Каких приятных минут лишился я в последнее время, не занимаясь с Александрою Ивановною”,— сожалел Погодин. Но сердце постоянно влекло его на Покровку. И он почти ежедневно спешил туда прямо из редакции “Московского вестника”, который издавал в то время. А вечерами возвращался в свою холостяцкую квартиру в Дегтярный переулок, в дом С. П. Шевырева. В 1830 году Михаил Петрович купил дом на углу Мясницкой и Большого Златоустинского переулка, в котором часто собирались у него друзья-литераторы. Приходил сюда и А. С. Пушкин. Оба этих погодинских здания не сохранились.

Наконец была закончена “Адель” и издана книга повестей. На экземпляре, предназначенном для Александры Ивановны Трубецкой, он написал: “Старому другу в воспоминание о 1825, 1826, 1827 и 1828 годах”. Старым другом называет он юную княжну. Ей и только ей, его весне, его поэзии, героине его повестей, как говорил в старости Погодин, дарил он свой труд, хотя на словах ему пришлось покривить душой.

Это произошло позднее, в 1831 году. Он все не мог решиться преподнести повести княжне. И вот как-то она сама попросила его об этом. Увидев посвящение, брат Николай воскликнул:

— Ах, да это вы мне посвятили!
— И мне,— подхватила сестра.
— Обоим,— ответил учитель.

8 это время Трубецкие собирались навсегда покинуть Москву. Родители скончались, старшие сестры и брат Юрий обзавелись своими семьями и жили отдельно. Аграфена Ивановна, выйдя замуж за флигель-адъютанта А. П. Мансурова, поселилась с ним в Берлине. Вот к ней и собирались отправиться младшие Трубецкие.

9 декабря 1831 года они уехали в Петербург. Накануне вечером М. П. Погодин зашел попрощаться, а объясниться так и не решился. А Сашенька, очевидно ждала и надеялась на объяснение. Вечер для нее закончился истерикой, для Погодина — безрадостной мыслью: “Нет, не бывать тому”.

Трубецкие на некоторое время задержались в Петербурге. Погодин просит знакомую госпожу Одоевскую сообщить, как там Саша. Княгиня писала, что Александра Ивановна очень грустна, никуда не выезжает и никого не желает видеть. А Михаил Петрович так ничего и не понял, по-прежнему тосковал да жаловался дневнику. Зимой 1832 года, проходя мимо заветного, опустевшего дома на Покровке, “смотрел в окошки и вспоминал”. Но, как говорится, время лечит. Через год он утешился и женился на девушке без княжеских титулов, Елизавете Васильевне Вагнер.

А что же с героиней его повестей? Она еще долго не выходила замуж и только в 1837 году стала княгиней Мещерской.

В том году младшие Трубецкие почти одновременно сыграли свадьбы. В сентябре вышла замуж Александра Ивановна, а в ноябре женился на А. А. Гу-дович другой воспитанник Погодина, князь Николай Иванович.

Ученик М. П. Погодина, он считал себя славянофилом, что не помешало ему, прожив некоторое время в Петербурге, навсегда уехать во Францию и позже перейти там в католичество. За границей Николай Иванович занимался публицистикой. Иногда он выступал под псевдонимом М. Ольгердович, намекая на свое происхождение. Герцен относился к нему с иронией, а его брошюры называл глупыми. Другие считали князя добродушным, но крайне ограниченным человеком. С. Т. Аксаков сатирически изобразил Н. И. Трубецкого в пьесе “Князь Луповицкий, или Приезд в деревню”. Н. А. Некрасов о нем написал такие строчки:

Я однажды смеялся до колик,
Слыша, как князь NN говорил:
“Я, душа моя, славянофил”.
— “А религия Ваша?”
                                      — “Католик”.

Молодой Лев Толстой своего двоюродного дядю в 1857 году в дневнике назвал глупым и жестоким. Кстати, сговор о свадьбе родителей Л. Н. Толстого состоялся в 1821 году в доме Трубецких на Покровке.

Мать Льва Николаевича Мария Николаевна Толстая, урожденная княжна Волконская, доводилась князю Ивану Дмитриевичу Трубецкому племянницей. Ее мать Екатерина Дмитриевна скончалась в 1792 году, когда дочери не исполнилось еще и двух лет. Отец, Николай Сергеевич Волконский, до 1799 года находился на действительной службе и часто бывал в отлучках, участвовал в походе в Польшу, служил военным губернатором в Архангельске и не мог заниматься воспитанием дочери. Вероятнее всего, он оставил Марию на попечение родственников матери — князей Трубецких. Выйдя в отставку, Н. С. Волконский поселился с дочерью в своем имении в Ясной Поляне и занялся ее воспитанием так, как занимался князь Н. А. Болконский воспитанием княжны Марьи в “Войне и мире”.

Итак, в раннем детстве, скорее всего, Мария Николаевна жила в доме на Покровке. После смерти ее отца родственники принимали самое деятельное участие в устройстве судьбы племянницы. Естественно, что помолвка с дальним родственником Н. И. Толстым состоялась в доме Трубецких.

Двадцативосьмилетний граф Николай Ильич Толстой после кончины отца в 1821 году остался практически без средств. Хозяйство было полностью расстроено, и поправить положение могла только женитьба на богатой невесте. Выбор сделали родственники. Невеста была постарше и далеко не красавица, но умна, добра, образованна и хорошо воспитана. Приданое в 800 душ в Тульской и Орловской губерниях сыграло не последнюю роль. Сговор состоялся 21 мая, а свадьбу назначили на 9 июля 1821 года.

Дом Трубецких связан с еще одним выдающимся дальним родственником княжеской семьи — Александром Сергеевичем Пушкиным.

Кто-то ошибочно приписал А. С. Пушкину дружбу с младшим сыном старого князя Николаем Ивановичем Трубецким, и пошла эта версия кочевать по страницам всевозможных изданий: якобы Александр и Николай дружили в раннем детстве и будто бы ему посвятил поэт свое произведение “Городок”.

Ошибка вызвана тем, что у Пушкина действительно был друг Николай Иванович Трубецкой. Жил он на Знаменке и приходился дальним родственником Трубецким с Покровки. Путаница вызвана не только общностью имен, но и тем, что А. С. Пушкин в детстве частенько бывал в особняке на Покровке. Его отец Сергей Львович приходился троюродным братом князю Ивану Дмитриевичу и всегда поддерживал родственные отношения с обитателями дома-комода.

По воспоминаниям сестры поэта Ольги Сергеевны Павлищевой, родители в 1808—1811 годах возили детей к князю Ивану Дмитриевичу на танцевальные вечера, где Саша часто смешил княжеских отпрысков своими эпиграммами. В эти годы Александру было 9—11 лет, а Николиньке Трубецкому всего 1—3 года. О какой дружбе здесь говорить? А вот Николай Трубецкой со Знаменки был почти ровесником Александра Пушкина, и эта привязанность прошла через их жизнь, ему и посвятил свой “Городок” Александр Сергеевич.

Как установил Г. В. Чагин, летописец жизни Ф. И. Тютчева, на этих же танцевальных вечерах перед самой войной бывали совсем юные Феденька Тютчев и его старший брат Николай.

А. С. Пушкин не был другом младшему Трубецкому, хотя в этом доме бывал и в более позднее время. Прямых свидетельств тому мы не имеем, но косвенных достаточно много. Известно, что, возвратившись в Москву 8 сентября 1826 года из Михайловской ссылки, поэт с удовольствием встречался со старыми друзьями. Один из них, Дмитрий Веневитинов, передал ему добрые, полные участия слова молодой княжны Александры Ивановны Трубецкой. На балу у французского посла маршала Мармона Сашенька Трубецкая и Дмитрий Веневитинов стояли против императора. Княжна сказала влюбленному в нее поэту, что смотрит на Николая I с умилением, потому что он возвратил из ссылки Пушкина. Узнав об этом от Веневитинова, Александр Сергеевич воскликнул:

— Ах, душенька, везите меня скорее к ней!

Как заманчиво предположить, что их встреча состоялась!

11 сентября Дмитрий Владимирович Веневитинов представил Пушкину М. П. Погодина, а 16 сентября поэт и историк побывали на праздничном гулянье на Девичьем поле по случаю коронации Николая I, после чего новые знакомые обедали у князей Трубецких в их загородном доме, который находился неподалеку (улица Усачева, 1; дом перестроен).

Мы знаем, что Пушкин провел в Москве всю зиму и весну 1827 года, и потому смеем думать, что за столь длительное время поэт мог не единожды навестить семейство дальних родственников не только в их загородном доме, но и на Покровке, знакомой ему с детских лет.
 
 Дом № 22 на Покровке